Время легенд

Немного потоптавшись на месте минувшей драмы, Мишаня, как мог, представил себя в Юркиной шкуре и в который раз позавидовал его везучести. Потом он залез в машину, докурил свою последнюю сигарету и покатил с высокого перевала туда, где неслышно бежал в низине пойменных самарских лугов ключ Луковый. Когда машина выкатилась на небольшую поляну перед хуторком, он увидел хозяина, долговязого и заросшего щетиной, одетого в камуфляжную униформу Костыля. Тот сидел на крылечке и грел лицо в полуденных лучах скупого осеннего солнца. С виду приветливый и безобидный, как гусеница, перед Мишаней сидел закоренелый браконьер, на котором звериной крови было больше, чем на всех охотоведах области, вместе взятых. Увидев гостя, Юрка рассмеялся, протягивая для приветствия свою костлявую и пропитанную солярой руку. Смех его был неподражаемым и вместе с этим до предела простым. Га-га-га-га – отрывистое и громкое, как гусиная песня. Он никогда не пел, даже себе под нос, и, наверное, ничего не думал про себя. Так, во всяком случае, казалось окружающим. Глаза его, цепкие и маленькие, как бусины, всё время блуждали в пространстве и редко останавливались на чём-то больше одной секунды, но зрачки при этом были неподвижными и смотрели как будто в разные стороны, и, если останавливались, то из глубины смотрела спокойная, почти безмятежная сущность. В отличие от Юркиного, заразительный и заливистый Мишкин смех был образцом для веселья и мог заразить кого угодно. Мишаня любил смеяться, и, хотя с каждым годом жизнь всё меньше давала на то случаев, смех всё ещё хранил частицы его безалаберной, но щедрой натуры.

–Ну чшо, Юрка, -сверкая белыми зубами, спросил Мишаня. -Зверя-то видел?

Подобное приветствие, снабжённое особыми оборотами речи, характерными исключительно для местных жителей, было своеобразной визитной карточкой Мишани и даже паролем, без знания которого человека не могли считать своим. При этом, обладая врождённой грамотностью и красивой живой речью, Мишаня не стеснялся этого произношения, от чего ни у кого из собеседников не возникало мысли, что он филолог, человек, пусть с неоконченным, но высшим образованием.

– А… Бурундуки одни, – мягко и певуче, улыбаясь во весь рот, ответил Костыль.

– Ну и настрелял бы на шубу Костылихе, – засмеялся Мишаня.

– Патронов не наберёшь. Она же у меня женщина с формами…

Юрка в сотый раз чинил приклад от своего дробовика. Этот кусок дерева, пропитанный мазутом и кровью убиенных зверей мог внушать только недоумение у обычного охотника. Но в районе обычных охотников не водилось, поэтому при виде этого приклада Мишаня лишь засмеялся. Весь в проволоке и гвоздях, он всё ещё держал замки и был опасен, как кулак профессионального боксёра. Следы этой опасности хорошо просматривались, когда Юрка смеялся, обнажая золочёный забор своих новеньких зубов. Но от этой вынужденной замены он не унывал и холил своего кормильца с не меньшей любовью.

– Знал бы ты, сколько раз эта палка попадала…

Длинный, но многозначительный вздох Мишани был немым согласием с Юркиным вопросом, а доказательством тому были те чувства, которые испытывал Мишаня всякий раз, когда брал в руки это старое дедовское ружьё.

– А когда совсем сломается, чо делать будешь?

– Сторожем в зоопарк устроюсь, – нашёлся Юрка, искренне довольный своей работой.

Оставив хозяина возиться с прикладом, Мишаня занялся своими делами. Надо было проверить свечи. Двигатель троил, и один из цилиндров не работал. А впереди был обратный путь и вполне предсказуемые и необоснованные потери топлива.

Стояла осень, поздняя и неприглядная. В лесу не было ни красоты, ни безобразия; он был безликим. Разглядывая окрестности, Мишаня отметил, что Костылёвка преобразилась. В отдалении от домика, на берегу ручья, стояла скромная банька. Вокруг всего хуторка Юрка соорудил изгородь и подобие загона для коней. В стороне от зимовья он разбил огород и очень этим был доволен. Юркина домовитость, неожиданно проявленная в этом диком краю, среди медведей и пьяных лесников, позабавила Мишаню. Его унылое и придавленное пустой вылазкой настроение как-то само собой улучшилось, и разглядывая, словно со стороны, минувший день, он увидел немало положительного. Пусть и не добыл зверя, но и не запропастил, не стрелял в убегающий зад. Уже не так обидно. А доверху набитый тонкомером кузов хоть немного, но оправдывал затраты на бензин. «Ваньке будет работа», – про себя думал Мишаня, прикидывая, на сколько хватит этих дров. Дом, кухня, баня… Выходило что ненамного, но и в этом было больше резона, чем печали. Иным никольским жителям приходилось на горбу таскать дрова, отчего вокруг села давно выкосили весь боярышник. А он всё ещё при колёсах, даже имел возможность заработать на этом. Оставив свою возню, подошёл Юрка и, словно читая мысли дружка, глядя на загруженный кузов, посмеялся.

– Делать-то чего будешь, когда Ваньку в армию заберут? Китайцев наймёшь?

Смех его, должен был развеселить Мишаню, но тому от Юркиных прогнозов было не до веселья.