Время междуцарствия

Наступало время вечерней молитвы, однако верховной жрицы в храме Нейт все еще не было видно. Все знали, что она затворилась в святилище и пребывала там в тишине, наедине с их общей божественной покровительницей – как делала обычно в трудные для всех моменты, и потому никто не осмеливался потревожить ее при этом.

В ту минуту, когда златотканые носилки остановились перед вратами, никто еще не ожидал дурного. Царевна Дуатентипет, бледная, со слегка неровно нанесенной на лицо краской – словно глаза ей подводили после долгого плача или же в спешке – не дожидаясь ничьих приветствий, сразу же прошла внутрь и тихим, но решительным голосом потребовала позвать к ней Нейтикерт. Кто-то из младших жриц все же посмел заикнуться, скорее из человеческих чувств, нежели религиозного рвения, что это невозможно; всегда прежде спокойная и кроткая царевна побледнела еще больше, обратив на ту полный едва сдерживаемой ярости взгляд, и хотела сказать нечто, по всей видимости, крайне резкое. Но жрица Нейтикерт уже появилась между своими сестрами в служении богам – появилась, как всегда, словно из ниоткуда, отпуская всех лишних единственным взмахом ладони.

– Зачем ее высочество пожелала видеть меня? – нисколько не смутившись гневом своей царственной посетительницы, вежливо и предельно сухо осведомилась она. Будь Дуатентипет немного старше или чуть менее взволнованна, один этот тон, несомненно, подействовал бы на нее отрезвляюще – прежде жрица Нейт всегда была в разы любезнее, и такая перемена в ее поведении не сулила добра. Но теперь царевне это было, казалось, безразлично: неуступчиво поджав губы, она с вызовом смотрела на ненавистную соперницу:

– Мой брат был здесь сегодня? Отвечай немедленно, это очень важно!

– Я не понимаю, что ваше высочество хочет сказать, – без малейших колебаний отрезала Нейтикерт, тем не менее, зорко впиваясь в ее лицо тотчас потемневшими глазами. Царевна шагнула ближе, не опуская взгляда:

– Я знаю, он приходил сюда! О чем вы с ним говорили? Вы… ты… Неужто он ради тебя?.. – при последних словах вид у нее стал почти безумный. Жрице Нейт прежде не раз доводилось видеть людей, лишенных рассудка, и они нисколько не пугали ее; но, очевидно, положение дел и впрямь было серьезное.

– Ваше высочество, постарайтесь успокоиться. Расскажите мне все по порядку, – начала она – и тотчас пожалела об этом. Должно быть, ее относительно ровный тон стал последней каплей, переполнившей чашу терпения царевны: та ответила едва ли не криком, не дав даже закончить фразу:

– Что ты наделала? Я знаю, ты околдовала его! Ты – ты, проклятая кобра, это ты его подговорила на все это! Пентенефре никогда, ни за что не пошел бы на такое сам…

Она повторяла еще что-то – отчаянно и бесполезно, с ненужными теперь, мешающими отголосками рыданий; этого Нейтикерт не любила намного больше, нежели неподвластное человеку сумасшествие. За время обучения, а затем и служения в храме она успела прекрасно осознать, сколь губительны бывают неподвластные разуму чувства, а потому смогла почти полностью подавить их в самой себе. Заходившуюся от бессилия и ужаса криком Дуатентипет она не могла понять: дело явно было плохо, а та все никак не могла совладать с собой и сказать ясно, что произошло. Стиснув зубы, она протянула руку, желая дотронуться до плеча девушки – многим, приходившим к Нейт за советами и утешением, подобное помогало начать говорить – но царевна отпрянула столь резко, будто увидев перед собой ядовитую змею, готовую ужалить:

– Не подходи ко мне! Колдунья, колдунья! Это ты погубила моего брата!.. – она явно хотела сказать что-то еще – наверняка намного больше, чем успела произнести за все это время, что Нейтикерт пыталась выжать из нее хоть какие-то сведения – но именно в эту минуту вбежал один из младших жрецов, сопровождаемый вестником от храма Птаха, одного из самых почитаемых в столице – и по выражению их лиц, одинаково бледных и растерянных, женщина поняла почти все.

– Госпожа! – жрец, едва войдя, тотчас простерся ниц; его спутник, оглядевшись, будто загнанное животное, последовал его примеру. – Госпожа, дурные вести из дворца: новый верховный сановник Та в отсутствие его величества, да будет он жив, невредим и здоров, приказал схватить царевича Пентенефре и бросить в темницу!

Часть третья

Царевна Дуатентипет проснулась в своих покоях намного позже обыкновенного – золотая ладья Ра уже близилась к зениту, когда служанки осмелились предложить госпоже платье и утреннюю трапезу. Не чувствуя ни своего тела, ни вкуса еды, царевна позволила им совершить необходимое, однако мысли ее блуждали далеко. Всю ночь она провела без сна и теперь с трудом связывала все обрушившиеся разом на дворец перемены и несчастья в единое целое.