Время междуцарствия

– Забудь о рабстве – я уже сказал главному смотрителю за строительством, что забираю тебя. Лекарь сказал, скоро ты поправишься; если помнишь места, откуда родом, и захочешь вернуться к семье, то никто тебя не станет удерживать. – И уже с порога, не слишком, по всей видимости, ожидая ответа, произнес неожиданно тихо и честно, и Кахотепа тогда поразили его глаза – оказавшиеся внимательными, глубокими и наполненными бесконечным одиночеством: – Хотел бы я иметь друга, такого, как ты.

До самого рассвета в ту ночь нубиец поистине пугал лекарей, и без того потревоженных приказом царевича во что бы то ни стало выходить непривычного больного. Отказываясь от еды и лекарств, изредка только прихлебывая воду с совершенно равнодушным видом, Кахотеп лежал, будто труп: всматривался зорко в потолок у себя над головой, ни на минуту не закрывая глаза вопреки всем советам попытаться уснуть, и думал – никто не знал, о чем именно, потому что на чьи-либо вопросы он не перестал отвечать совсем. А на следующее утро нубиец неожиданно затребовал у лекарей побольше воды, с трудом проглотил немного перетертой в кашицу редьки и пару кусочков рыбы, за которыми последовали все снадобья, от которых он отказывался до этого.

Несколько дней Кахотеп отсыпался и днем, и ночью, пробуждаясь лишь ради того, чтобы насытить тело едой, питьем и горькими отварами, восстанавливавшими кровь и укреплявшими разбитые кости, изорванные жилы и смятые мускулы; могучее здоровье позволило ему еще до окончания той луны подняться на еще плохо гнувшиеся ноги. Но нубийца это волновало слабо: еще когда он только начинал идти на поправку, царевич Пентенефре вновь заглянул к нему – спросить, не нужно ли что-нибудь – и, к изумлению всех целителей, считавших такое откровенно невозможным, Кахотеп, едва услышав его голос, сорвался с постели и уткнулся лбом в пол. Низким, хриплым шепотом он взмолился царевичу вражеской страны о возможности быть рядом с ним и всегда охранять его.

Разумеется, любому жителю Та-Кемет очевидно было, что подобное желание никак не могло оказаться исполненным: где это видано, чтобы рядом с сыном самого Гора на троне находился раб-чужестранец, да еще и помилованный им исключительно из жалости преступник. Так рассудили все; но Пентенефре всегда умел удивлять окружающих своими решениями. Кахотеп стал его доверенным слугой и первым настоящим другом – насколько это было возможно для двух столь различных людей…

Не было такого дела, в котором бывший раб не проявил бы всего возможного усердия ради блага царевича; и теперь он принялся за дело, словно не замечая возникшей вокруг всех слуг Пентенефре стены отчуждения и откровенных подозрений. Собрав всех возможных помощников, Кахотеп распределил между ними обязанности: часть отправил вызнавать подробности минувшей ночи, иных – разведывать, что еще случилось подозрительного в последние несколько недель, а особенно – в минувшие сутки. Он сам опросил всех слуг, недавно вернувшихся от следователей; затем еще раз собрал соглядатаев царицы Тии в надежде услышать нечто малозначительное, но ставшее бы первой ступенькой на пути к разоблачению истинных преступников. Всякому зданию нужен фундамент: даже разрушив крышу и стены, нельзя избавиться вовсе от следов строительства, как не раз убеждался он в бытность каменотесом – а после, попав во дворец, заметил, что это правило применимо и к иным сторонам человеческого бытия. Какой-то осколок – пусть тщательно присыпанный песком, пусть вырытый из земли и брошенный поодаль – должен был явить себя; и спустя несколько часов казавшихся бесплодными поисков Кахотеп наконец услышал мельком испуганное лопотание какого-то мальчишки-виночерпия о том, как после допроса начальник дворцовой стражи Хет-хемб приказал немедленно вышвырнуть за ворота дворца одного из слуг покойного владыки – того, что еще вчера прислуживал ему за вечерней трапезой в личных покоях.

Вот оно, сразу же заключил Кахотеп с оживлением хищного зверя, почуявшего добычу. Во дворце избавиться от кого-либо незаметно было не в пример труднее, нежели в городе; стало быть, у того слуги осталось не слишком много времени, и тратить его впустую было безумием. Послав вестника с полученными сведениями в покои царевича Пентенефре, нубиец тотчас отправился в город. Хотел было он взять с собой и крепких людей для защиты от возможного нападения, но передумал: неизвестно, что именно узнал тот слуга, и такая информация точно не должна была просочиться более ни в чьи руки. Кахотеп не был доверчив, а потому предпочел предостеречься заранее.