Время сумерек. После Старого мира

Важные, большие вопросы неподготовленный человек предпочитает не решать, конечно (не все вопросы вообще имеют решение), но хотя бы затрагивать – только чувством. Отторжение или отрицание – естественный отклик на новое и непонятное. Чтобы задуматься, нужно подавить этот естественный отклик, выйти из состояния покоя и сделать усилие. Мысль при встрече с новым никоим образом не «естественна». Естественно было бы – испугаться или возмутиться, и затем забыть.

Если ум все-таки пробуждается от столкновения с неизвестным, у него есть два пути. Или задаться вопросами: «что это значит для меня? отвечает ли моему опыту?» Или сравнить новое утверждение со списком наличных истин, и не найдя – отбросить. К сожалению, образование чаще дает человеку список готовых истин, чем желание задавать вопросы. К еще большему сожалению, образование воспитывает не скепсис по отношению к наличным «истинам», но слепое отвержение всего, что в них не входит.

Первый путь есть путь мысли. Второй – путь (неосновательных) «мнений». В известном возрасте – мнения обаятельнее мыслей. Они воспламеняют чувство; делают одиночку частью некоего «мы»; как правило, они обвиняют

, т. к. ставят личность на уровень выше окружающих (по обычному обману зрения, обвиняющий всегда нравственно выше обвиняемого)…

«Мнения» не признак зрелости, совсем напротив. Наиболее склонен к мнениям ум невоспитанный и малознающий. Для многих «иметь мнение» – то же самое, что «заявить несогласие». Согласие принимается за признак отсутствия мнений, если не за прямое малодушие. Однако одобрение вещей или хотя бы признание наличного положения меньшим злом может быть основано на понимании, а не на желании приспособиться.

Среда школьников, студентов, членов политических кружков – вся пропитана «мнениями», но не содержит ни одной мысли. Мысль (мы к этому неизбежно приходим) есть нечто качественно отличное от мнения. В чем их различие?

Мысль основывается на погружении в предмет. Мнение есть знак согласия или несогласия, благодаря которому свои узнаю́т своих; метка, по которой находят друг друга члены будущей стаи, в то время как мысль – знак одиночества. Мнение торопятся выкрикнуть – мысль носят внутри. Мнение ищет резкости выражения, мысль – ясности. Мнение ведет к другим людям, мысль – в уединение.

Что же касается мнения творческого, произвол которого будто бы нельзя ограничивать…

Общим местом стало то положение, что «все, что из человека исходит – хорошо, только не мешайте ему высказаться». Это положение ложно. Не все, что из человека исходит – хорошо или хотя бы необходимо.

Желание «выразить себя» редко бывает оправданно. Не все заслуживает «выражения», но только неповторимое по существу или по способу выражения (форме). Творчество не путь «самовыражения». В творческом труде проявляет себя высшая упорядоченность, сосредоточенность внутренней жизни. Личность творит не потому, что ее «обуревают чувства», и не для того, чтобы выразить первые пришедшие в голову мысли (о творчестве детей и сумасшедших мы сейчас говорить не будем, хотя оно ближе всего к современному идеалу «беспорядочного самовыражения»).

Совсем напротив: человек-творец (в области мысли и слова) – человек, который промолчал, удержал мнение при себе, чтобы продумать мысль до конца. Только невысказанное вовремя мнение становится мыслью. Общество, которое поощряет всякое «мнение», рискует остаться вовсе без мыслей.

Хуже: устраняя всякие препятствия между желанием высказаться, речами и слушателем, мы обесцениваем слово. Нет никакой ценности суждений «вообще», ради которой стоило бы умножать их без конца. Ценно или то, что верно и ново, или то, что удачно выражено. Слово ничем не ограниченное на пути от желания до высказывания есть блуд. Смерть всех искусств, имеющих своим орудием слово, – первое следствие ничем не ограниченной свободы высказывания.

Почему так происходит? Дело не только в строгом внутреннем суде, которым творец судит свои создания и который отменяется «самовыражением». Дело еще и в редко рассматриваемой общественной стороне творчества. Во всякой умственной деятельности, пока она имеет смысл, не омертвела, не стала пустой самоцелью – есть начало состязания. Есть творческая сила, есть правила ее применения, есть судьи и оценщики.

Начало состязания уходит на наших глазах из культуры, потому что состязание предполагает как строгие правила, так и ограничение числа участников. Правила отменяются «самовыражением», а число участников становится неограниченным: хотя печатный станок и умирает, его заменяют другие средства распространения мыслей. Состязательность уничтожается под громкие слова о демократии, хотя что может быть демократичнее состязания?