Время в судьбе. Святейший Сергий, патриарх Московский и всея Руси

Кроме того, дело не только в том, что документ грешит противоречивостью — в конце концов Е. А. Тучков мог внести свои «исправления» без ведома автора. Проблема заключалась в том, что «Завещание» с самых первых строк говорило не столько о желании Церкви жить с безбожной властью в мире, сколько заявляло о ее [власти] изначальной правоте. Напомню: именно Советская власть взяла на себя тяжелую обязанность устранить (sic!) последствия не только войны, но и голода! Следовательно, она была права, насильственно изымая церковные ценности и даже привлекая к уголовной ответственности самого Патриарха. Получалось, что св. Тихон раскаивался в своей предшествовавшей деятельности.

Разумеется, мы помним, что однажды (летом 1923 г.) Святитель уже «каялся». Но мы также знаем, что покаяние это было вызвано желанием получить возможность поскорее вступить в борьбу с обновленцами. На свободе Патриарх убедился в том, что они не имеют значительного влияния на православную паству и уже в ноябре 1923 г. не поддался на провокацию Тучкова — отказался вступать в контакт с обновленческим Синодом. «Близким своим он говорил тогда, что теперь, когда он спокоен за судьбу Церкви, он с радостью пойдет в тюрьму»[94]

.

Итак, мы не должны считать, что к весне 1925 г. Патриарх вдруг все забыл и ради легализации простодушно пошел на сотрудничество с Тучковым.

Однако документ был не только опубликован — его истинность подтвердил Патриарший Местоблюститель митрополит Крутицкий Петр (Полянский) и Уральский митрополит Тихон (Оболенский)[95]

.

Казалось бы, все точки над «i» благодаря этому подтверждению расставлены. Не станет же лгать ближайший соработник почившего Патриарха! Разумеется, обвинить во лжи митрополита Петра невозможно. В чем же тогда дело?

На эту тему писали неоднократно. Сторонники подложности «Завещания» указывали, что митрополит не разоблачил Тучкова — истинного автора, заботясь о благе Церкви. Критики подобного мнения, напротив, подчеркивают, что отсутствие со стороны Местоблюстителя протестов после опубликования «Завещания» «составляют твердое ручательство за то, что эти возможные вставки не меняют существенно содержания документа»[96]

. Правда, протоиерей Владислав Цыпин, которому принадлежат процитированные слова, соглашается с возможностью тучковских вставок в документ и после того, как он был подписан. Но… Все-таки, думается, проблема заключается в ином. Митрополит Петр всей своей деятельностью (до декабрьского 1925 г. ареста) никак не сумел выполнить «волю» своего предшественника! Мы не знаем ни одного аналогичного «Завещанию» документа, вышедшего из-под пера владыки. Более того, проект декларации в СНК СССР, который митрополит собирался передать непосредственно главе правительства, поражает своей несхожестью с апрельским посланием Патриарха. Характерно, что тот же о. Владислав Цыпин, приведя значительный отрывок декларации, не преминул отметить, что хотя она [декларация] попала в руки властей только после обыска у Местоблюстителя, «но умонастроение митрополита Петра было хорошо известно властям. Они вполне понимали, что им не удастся сделать из него орудие исполнения своих разрушительных для Церкви замыслов»[97].

Получается, что «Предсмертное завещание» никак не повлияло на проводившуюся митрополитом Петром церковную политику — ему так и не удалось наладить «нормальные» отношения с богоборцами и доказать свое искреннее расположение к Советской власти. Думается, что и сама деятельность Местоблюстителя с апреля по декабрь 1925 г. — показатель того, что, вынужденный (по какой-то, видимо, серьезной, причине) промолчать первоначально (после загадочной смерти Патриарха), в дальнейшем владыка не стал продолжать «игру» с Тучковым, закономерным итогом чего был его арест.

Каково же было происхождение патриаршего «Завещания»?

Окончательный ответ на этот вопрос дать не удастся, однако предположение высказать возможно. Скорее всего, св. Тихон составил для Тучкова первоначальный набросок требований к власти, а также тех мер, на которые могло пойти церковноначалие, уступая государственному давлению. В этом «протодокументе» вполне могли появиться заявления о свободе совести и о Конституции СССР как о гаранте названной свободы; о гонениях на православных в Польше; о критике деятельности заграничных иерархов; слова о возможности установления искренних отношений с властями и напоминание им («Мы выражаем твердую уверенность»), что эти отношения вернут Церкви право преподавания Закона Божия детям православных, иметь богословские школы, издавать церковные журналы и т. п.