Время Волка

И Лёня постепенно начал оживать, понимая что делать дальше. Нет, конечно, он не собирался прямо сейчас мчаться на Кубань и тащить в жёны первую попавшуюся девицу, лишь бы снять с себя обвинения в распутстве и изобразить примерного семьянина. Этот пункт бабушкиного плана вообще ему претил, он не хотел себя связывать никакими обязательствами ни со столичными барышнями, ни с деревенскими. Но написать несколько правильных песен показалось ему хорошей идеей, тем более что бабушка это так интересно преподнесла. У него тут же родилась задумка написать о Сочи, ведь это хоть и не город-герой, но город-госпиталь, город милосердия, так почему нет песни о подвиге его жителей во время войны? Тем более, что Лёня своими глазами этот подвиг видел и даже отчасти в нём участвовал. А сейчас, когда он вернулся сюда, воспоминания бередили душу и сами просились вылиться в ноты.

Инструмента у бабушки не было, но в доме Карлинских остался заброшенный Борькин «Бехштейн», и Борькина мама с удовольствием принимала в гостях Лёню, желающего помузицировать. За первой песней последовала вторая, на сей раз о детской дружбе, пронесённой через годы, — тоже на личном материале, разумеется. Ему на удивление хорошо в Сочи писалось. Тихо, спокойно, никто не дёргает на постоянные выступления и эфиры, не нужно никуда бежать, нет выматывающих поездок. Он гулял по безлюдному в это время года пляжу, сидел на берегу, бросая в море камушки, иногда отправлялся в горы, а потом возвращался к инструменту и писал. Подолгу висел на телефоне, обсуждая с Найдёновым новую идею и требуя стихи, делал аранжировки. Словом, опала превратилась в отпуск для тела и души.

Только одно омрачало Лёнькино пребывание в Сочи — бабушкино угасание. Не замечать этого не получалось, а привыкнуть было невозможно. Никогда Лёнька не задумывался о том, что Серафима Ивановна гораздо старше родителей его ровесников, он привык воспринимать её как маму, хотя и звал бабулей. Она всегда была полна энергии, какой-то внутренней силы, казалась гораздо здоровее самого Лёньки, и он привык считать, что так будет длиться вечно. Но бабушка старела, и, хотя характер у нее оставался по-прежнему несгибаемым, здоровье подводило — она старалась не уходить далеко от дома, ограничиваясь покупками в ближайшем «дежурном» магазине со скудным ассортиментом, бо́льшую часть дня проводила в кресле у телевизора, а когда-то идеально чистый, чуть ли не стерильный дом приходил в запустение, по углам висела паутина, в шкафу с постельным бельём от всепроникающей сочинской сырости завелась плесень. Лёнька старался ей помогать по мере возможности, ходил за продуктами, сметал паутину, выбивал коврики, пытался что-то постирать, но по части хозяйства специалистом он был неважным. С каждым днём он всё больше убеждался, что надо поскорее достраивать кооператив и забирать бабушку в Москву, в нормальную благоустроенную квартиру. Тем более что она согласилась. Вот только где взять денег, с учётом того, что он без работы?

Решение пришло неожиданно спустя два месяца. Рано утром зазвонил телефон, Лёня взял трубку, готовясь позвать бабушку — ему сюда никто не звонил, разве что Борька. Но спросили Леонида Волка.

— Я вас слушаю.

— Из МВД беспокоят.

Лёнька тут же подобрался, лихорадочно соображая, что ему могут предъявить? Неужели левые концерты? Да когда это было-то! Неужели Кигель и тут постарался, в милицию донос написал?

— Леонид Витальевич, — продолжал вежливый голос. — Скоро День милиции, мы очень хотели бы видеть вас в праздничном концерте. С «Родиной мира» и чем-нибудь новеньким, если можно.

Лёнька опешил.

— Я бы с удовольствием, — осторожно начал он. — Но, видите ли, я сейчас не выступаю по некоторым причинам, так что…

— Мы знаем о ваших причинах, — спокойно подтвердил голос. — Но у нашего ведомства к вам нет никаких претензий. Поэтому мы не видим препятствий для вашего участия в концерте. Возвращайтесь в Москву, Леонид Витальевич, концерт через три дня. С вас «Родина мира» и что-нибудь из новенького!

Лёня не верил своему счастью и в Москву улетел ближайшим же рейсом, взяв с бабушки обещание, что, как только он разберётся с квартирой, а теперь он разберётся очень быстро, она к нему приедет. Бабушка соглашалась, кивала с несвойственной ей кротостью, а на прощание поцеловала Лёньку в лоб, провела рукой по льняным волосам и сказала: «Будь счастлив, сынок». Очень эта фраза Лёньке не понравилась, какая-то она была не бабушкина. Но он торопился в аэропорт.