Должно быть, до него дошло, что это означало
– Я приехал увидеть тебя.
«Не прошло и двух лет», – подумала я и чуть не рассмеялась.
Два года – и он здесь. Здесь! Давайте занавес! Я сейчас умру от счастья!
Жизнь – слишком короткая штука, чтобы растрачивать ее на дерьмо. Еще полгода назад я не вполне понимала эту истину, но сейчас все изменилось.
Я постаралась не скривиться. Мне хотелось покончить с этим.
– Твоя мать тоже приезжала с этой целью. И я сказала ей, что у меня нет никакого желания видеться или беседовать с вами. Я говорю серьезно. И тогда говорила, и сейчас повторяю, и годы спустя скажу это. Мы больше не друзья. Я ничего тебе не должна. Сейчас мне хочется только одного – зайти внутрь.
Я произнесла это максимально спокойным тоном.
Кэден резко откинул голову. Вид у него был уязвленный. Я с трудом удержалась, чтобы не закатить глаза.
– Мы больше не друзья?
Не знаю, как это меня характеризовало, но разговор был настолько нелепым, что я едва не засмеялась. Я столько всего пережила, а тут – эта глупость.
– Я говорю это без всякого намерения задеть твои чувства, потому что у меня нет никакого желания так себя напрягать. Но
– Но я…
– Ничего, – отрезала я.
– Но…
– Нет. Слушай, оставь меня в покое! Я счастлива. Будь тоже счастлив. Или не будь. Меня это больше не касается. Мне плевать. Оставь. Меня. В покое.
И Кэден Джонс, дважды подряд за последнее десятилетие становившийся «Звездой кантри-музыки», скривил брови так, что стал похож на изумленного мальчишку.
–
Как только ему хватало наглости разыгрывать изумление? А чего он ожидал? Казалось бы, удивить меня сильнее было невозможно, но ему удалось.
После череды ужасных дней сегодняшний обещал быть замечательным, и я не могла допустить, чтобы он был испорчен.
– Ты меня слышал, Кэден. Поезжай домой. Возвращайся в тур. Займись тем, что делал до того, как отправился сюда. Я не хочу с тобой говорить. Не хочу тебя видеть. Нет ничего такого, что ты можешь сказать или сделать, чтобы я изменила свое мнение. Я говорю серьезно: оставь меня в покое, и все на этом. А иначе я подам в суд на тебя, твою мать и всех ваших.
Тут Кэден как будто вспомнил про телохранителя – или его напрягало, что Роудс наблюдает за этой сценой, но его бледное лицо покраснело от гнева и досады. Он шагнул ближе, глядя на меня распахнутыми глазами с выражением, близким к отчаянию. Таким я его никогда не видела.
– Роро, ты это нарочно, да? Я несколько месяцев пытаюсь с тобой связаться.
Несколько месяцев! Несколько
Роудс погладил меня по руке. Я подняла на него глаза: он смотрел на меня с невозмутимым выражением.
– Я всех поставил на уши, – продолжал говорить Кэден, а Роудс посмотрел на меня, чуть скривив губы. – Я облажался. Я знаю… Я совершил самую большую ошибку в своей жизни. Величайшую ошибку!
Уголок губ Роудса чуть приподнялся.
Не это ли он сказал точь-в-точь?
– Я скучаю по тебе.
Но эти слова не трогали меня, особенно когда Роудс смотрел на меня так, как сейчас.
–
И лишь теперь улыбочка исчезла с губ Роудса. Он поднял голову и вонзил взгляд в моего бывшего.
Роудс был в старых джинсах, милой темно-бордовой шерстяной кофте на молнии, которую ему подарила на Рождество тетя Эймоса, и темно-серых ботинках. Он даже не удосужился надеть куртку, которая осталась в машине. Сейчас он выпрямился в полный рост и, держа меня крепко, как всегда, сказал своим неподражаемым голосом:
– Она действительно кое-кого забудет, и это буду не я.
Кэден покраснел еще сильнее, но, надо отдать ему должное, вид у него был решительный:
– А вы
Роудс коротко усмехнулся. Гладившая меня рука замерла, а затем запястье легло мне на плечо, так что кисть небрежно повисла. Но я знала это его выражение – в нем не было ничего случайного.
– А это имеет значение? – холодно и серьезно спросил он. – Потому что, на мой взгляд, уже нет. Вы в прошлом. И, насколько я понимаю, вы – тот самый тип, который разбил ей сердце, а я – тот, кто его взял и спрятал в свое.