Все - иллюзия

— В целом — да. Дети не могут полностью понять взрослых. Но дети могут более-менее понять других детей, стоящих на том же уровне или, по крайней мере, имеющих общий знаменатель. Супермен должен сначала вырасти. Он не сразу рождается взрослым. Обозначим взрослого человека, например, как х. Взрослого супермена — ху. Тогда суперребенок — неразвитый, незрелый, — будет ху/у. Иными словами, эквивалентом зрелого экземпляра Гомо сапиенса. Сапиенс достигает старости и умирает» Супер становится взрослым, истинным суперменом. И этот взрослый...

Какое-то время они оба молчали.

— Они могут немного ущемить нас, пока заботятся о своих детях, — сказал, наконец, Дайк. — Могут, например, стереть воспоминания у тех, кто слишком близко подошел к открытию их существования, как, возможно, и вы. Помните Чарльза Форта[20]? Таинственные исчезновения, светящиеся шары, космические корабли, дьяволы из Джерси?.. Все это второстепенные вопросы, всего лишь следствия. Все дело в том, что супердети могут жить среди нас, прямо здесь и сейчас, и никто их ни в чем не заподозрит. Они бы казались нам обычными взрослыми. Или не совсем обычными — но могли быть приняты определенные меры предосторожности. — Он снова замолчал, катая карандаш по столу. — Конечно, все это невообразимо, — наконец, продолжал он. — Одна лишь голая теория. У меня есть гораздо более вероятное объяснение, хотя я уже предупреждал, что вам оно не понравится.

— Какое же? — слабо улыбнулся Лессинг.

— Помните лихорадку Клариссы?

— Конечно. После этого все пошло более открыто. Я подумал, что, возможно, в бреду она увидела то, что ей не позволялось видеть в обычном состоянии. Казалось, лихорадка была необходимой. Но, конечно...

— Погодите, — перебил его Дайк. — Вероятно, вы должны знать, что вы могли начать составлять мозаику не с того конца. Оглянемся теперь назад. Вас застиг ливень, и после него Кларисса заболела и была в бреду, правильно? И после этого все начало становится все более и более странным. Лессинг, а вам когда-нибудь приходило в голову, что под ливень попали вы оба. А вы совершенно уверены, что это не у вас самого было бредовое состояние?

Какое-то время Лессинг сидел неподвижно, задумчиво прищурившись. Затем все же встряхнулся.

— Да, — сказал он. — Я уверен.

— Хорошо, — улыбнулся Дайк. — Я просто спросил. Разумеется, это была лишь одна из версий.

Он замолчал.

Лессинг вскинул на него взгляд,

— Может, у меня действительно была лихорадка, — признал он. — Может, мне почудилось все это. Но ничего не объясняет провал в памяти, кроме прыжка. Хотя я знаю, по крайней мере, один способ получить ответ хотя бы на часть вопроса.

Дайк кивнул.

— Я как раз думал, захотите ли вы сделать это. Я имею в виду, немедленно.

— Почему бы и нет? Я знаю путь туда. Могу найти его с завязанными глазами. Может, она до сих пор ждет меня там все это время.

— Остается еще вопрос с пропуском, — сказал Дайк. — Но, думаю, могу это устроить. Но вы точно хотите отправиться туда, Лессинг? Вам не нужно время подумать? Знаете ли, для вас будет ужасным шоком, если вы не найдете никакой квартиры и никакой Клариссы. Но, признаюсь, я не буду удивлен, если вы найдете их. Мне кажется, все это — сплошная аллегория, какую мы еще не поняли. А может, никогда и не сумеем понять. Но...

— Я должен пойти, — перебил его Лессинг. — Разве вы не понимаете? Мы никогда ничего не докажем, если не исключим самую очевидную возможность. В конце концов, я просто обязан узнать истину!

Дайк рассмеялся и затем пожал плечами.

Лессинг стоял перед знакомой дверью, протянув дрожащий палец к звонку. До сих пор память честно служила ему. Была знакомая лестничная площадка. И была знакомая дверь. А за дверью, — он был совершенно уверен, — было знакомое расположение комнат, где некогда жила Кларисса. Но, разумеется, сейчас ее там не могло быть. Он не был бы разочарован, если бы на звонок открыл кто-то совсем незнакомый. Это ничего бы не опровергло. В конце концов, прошло ведь два года.

И Кларисса, скорее всего, сильно изменилась с тех пор, как он видел ее последний раз. Лихорадка, казалось, ускорила события.

Ну, предположим, что все это окажется правдой. Что она действительно принадлежит к суперрасе. Предположим, что она вошла в мир Лессинга только одной гранью ее четырехмерного бытия. И этой гранью она полюбила его — у них было для этого столько свиданий. Но личность ее была гораздо глубже, чем Лессинг мог бы когда-нибудь постичь, она не могла получить правильное развитие в своем объемном мире, а пока одна ее грань была в его плоском мире, — это было все, что Лессинг знал из нее, — она могла бы все еще любить его. Он надеялся, что могла. Он помнил ее слезы. Он помнил ее сладостные, стеснительные и такие горячие слова: «Я буду любить тебя вечно...»

Он с силой нажал звонок.

Квартира изменилась. Повсюду все еще были зеркала, но не... не такие, какие он помнил. Теперь это было нечто большее, чем просто зеркала. У Лессинга не было времени анализировать, в чем же именно они изменились.

— Кларисса... — позвал он.