Все хорошо

Нет. Я трясу головой. Не мертва. Она даже не умирает. Просто неважно себя чувствует, ничего страшного. Но ей плохо. «Скорая»! Нужно вызвать «Скорую». Лезу в карман достать мобильный, но нахожу там только водоросли. Все аплодируют, а я рассматриваю размазанную по пальцам размокшую зелень.

– Перестаньте хлопать! Кто-нибудь, позовите врача!

Зрители лишь качают головами в темноте. Прикрывают кулаками ухмылки. Ногу пронзает боль. Проносится по ней яркой вспышкой. И на мгновение мне кажется, что в заднем ряду я вижу их. Всех троих. Поудобнее устроившись в креслах, они наслаждаются представлением.

– Боже, – шепчу я, – что вы с ней сделали?

Тишина. Знаю, они сейчас грустно улыбаются мне, там, за светом софитов. Я вспоминаю, как мы с Грейс разговаривали на темной парковке перед «Пронырой». Как она отползала от меня спиной вперед. А я медленно надвигалась на нее. И протягивала руку.

– Я просто помогла ей подняться, – мотаю головой я. – Просто помогла, вот и все. Я бы никогда не причинила Грейс боль. Никогда.

Беру ее за руку. Такую же холодную, как и лоб. И у меня перехватывает дыхание. Глаза наполняются слезами. Такие горячие, они текут по щекам, шипя под огнями софитов.

– Я думала она выдержит! Думала, она крепче! Черт возьми, она ведь из Плимута! Правда же, Грейс? Скажи им, что ты из Плимута!

Схватив Грейс за плечо – тоже очень холодное, – я встряхиваю ее.

– Грейс, ну давай же, пожалуйста. Первопоселенцы-пуритане. Отцы-пилигримы, помнишь? Сильные. Стойкие. Неубиваемые, да? Пожалуйста, вспомни, что и ты должна быть неубиваемой!

В зале смеются все громче. «Что-то не похоже». Я трясу Грейс снова и снова, но она все так же недвижимо лежит на полу.

– Грейс, послушай, пожалуйста. Я все отменяю, ладно? Отменяю! Я бы все отменила, если бы знала как. И ни за что бы так не поступила, если бы могла предположить, чем все кончится. – В глазах стоят слезы, и образ Грейс расплывается, мешаясь с доносящимся из-за огней прожекторов смехом. Оглянувшись на невидимых зрителей, я качаю головой. – Я не позволю тебе умереть, не позволю.

Пробую встать, и на этот раз свет не пригвождает меня к полу. Теперь он просто свет. Спрыгнув в зал, я бегу по проходу к дверям. Зрители ахают. Следят за мной глазами. И улыбаются. Я всей кожей ощущаю все эти их выпученные глаза и оскаленные зубы. А потом вижу тех, всех троих. Они заняли весь последний ряд. Три крупные, развалившиеся на креслах фигуры. Ноги они закинули на спинки передних сидений. А сами переводят взгляды с лежащей на сцене Грейс на меня и улыбаются. Мое сердце колотится все сильнее. Боже, не смотри на них, просто беги, беги, беги, беги, приведи помощь, спаси Грейс. Не своди глаз с таблички «ВЫХОД». Не своди…

Вдруг софиты гаснут. И я оказываюсь в полной темноте.

Господи.

Что же это?

* * *

Снова музыка. Теперь она повсюду. Окружает меня, как и тьма. Мелодично звенят струны.

И вот свет зажигается вновь. Теперь он не яркий. И красноватый. Льется с оставшейся у меня за спиной сцены.

Обернувшись, я вижу, что декорации сменились. Гостиная Грейс исчезла. Как и сама Грейс.

Теперь на сцене, под тусклым красным софитом, виднеется группа мужчин. Все они в синих больничных одеяниях. Белых лабораторных халатах. И форменных футболках-поло. Стоят, сгрудившись вокруг длинного массажного стола.

– Что это? – спрашиваю я.

Но они не обращают на меня внимания. Слишком заняты тем, что лежит там, перед ними.

А чуть поодаль от них стоит, скрестив руки на груди, еще один человек и наблюдает за происходящим. Модная стрижка, умное лицо, черты которого в алом свете кажутся четче. В распахнутом вороте футболки поблескивает кулон «инь-ян». Он медленно кивает. Словно все происходящее – этапы долгого путешествия. Марк.

«Марк, что вы здесь делаете?»

Обернувшись, он окидывает меня взглядом. Вот она я, покачиваясь, стою в проходе зрительного зала, такого темного, что мне не видно даже окружающих меня кресел. «Что ты натворила, что ты натворила, что ты натворила?» Марк поднимает руку. На его запястье – точно в том месте, где я схватила его в процедурной, – белеет повязка. Сквозь марлю проступили пятна крови.

Зрители в ужасе охают.

Я качаю головой. Просто нелепо. Это ложь. Я не разбивала ему руку, я к ней просто прикоснулась. Никакой крови у него не было.

– Это ложь, – сообщаю я невидимым зрителям и троице, к которой теперь стою спиной. – Это он делал мне больно. Он! Постоянно, снова и снова. – И продолжаю, указывая в его сторону пальцем. – Он все время причинял мне боль, я вынуждена была защищаться!

Но они не слушают меня. Продолжают разглядывать запястье Марка, охать и покачивать головами.

Марк смотрит на меня, стоящую посреди зрительного зала. Потом отворачивается и снова переводит взгляд на столпившихся возле медицинского стола мужчин. Над сценой загорается все больше огней. Алый свет стал ярче. И теперь видно, что все эти люди трудятся над чем-то, что лежит на массажном столе. Что же это такое? Вернее, кто? Не что, а кто?