Все хорошо

И жду, что он произнесет ответную реплику Бертрама, ту, что навсегда запечатлелась в моей душе, ту, где он признается мне в любви. «Когда она даст объясненье чуду, ее любить я вечно, вечно буду».

Пол грустно улыбается. Лицо его расплывается у меня перед глазами.

– «Оказывается, что все «вчера» нам сзади освещали путь к могиле»[28], – произносит он.

– Что?

Он не отвечает, лишь смотрит с нежностью.

– «Конец, конец, огарок догорел! Жизнь – только тень, она – актер на сцене. Сыграл свой час, побегал, пошумел – и был таков».

Пол улыбается. И на мгновение мне кажется, что я вижу его череп, просвечивающий сквозь кожу. Трясу головой, и видение исчезает. А Пол все так же стоит в серой траве и глядит на меня потухшими глазами.

В груди у меня ширится дыра. Черная, как кромешная тьма.

– Не та реплика, – объясняю я Полу. – Это из «Макбета». Его последний монолог. Перед тем, как его убьют.

Он целует меня в лоб. Сухие горячие губы прикасаются к моей коже.

– Пол, ты меня слышал? Ты спутал реплики.

Но он лишь смотрит на меня. Отлично зная, что это не те слова. И софит над его головой постепенно гаснет.

– Пол, что происходит?

Я крепче вцепляюсь ему в руку, но она выскальзывает из пальцев. Огни над сценой меркнут. И вдруг мне на грудь наваливается тяжесть. Такая, что невозможно вздохнуть. Образ Пола тускнеет, рассеивается прямо у меня на глазах.

– Миранда, нельзя заставлять зрителей ждать. – Его руки выскальзывают из моих пальцев, как бы отчаянно я за них не цеплялась. А самого его уже поглощает тьма. – Разве ты их не слышишь?

– Слышу. Но мне плевать. Пожалуйста, Золотая рыбка, не бросай меня!

Софиты гаснут. Что-то рвется в груди. Это сердце. Мое сердце разорвалось на части. Боль такая острая, такая резкая, что я, задыхаясь, падаю на колени. И кричу:

– Пол! Пол?

Но он исчез. Пропали и зрители. Я осталась одна во тьме. Одна на малой сцене. А там, в главном зале, все орут и хлопают. И ждут меня.

Глава 29

От слез в глазах темнота плывет. Я иду на звук аплодисментов, иду по темному коридору к сцене за алым занавесом. Рев становится все громче и громче. И моя грусть от него немного развеивается. Боже мой, зрители в нетерпении. Надеюсь, я их не разочарую. Как, кстати, начинается пьеса? Ах, да, я плачу. Плачу от того, что тайная влюбленность в Бертрама разбивает мне сердце. Все думают, что я горюю по умершему отцу, но на самом деле все из-за Бертрама. Как хорошо, что я уже в слезах. «Использую это, – думаю я, приближаясь к алому занавесу. – Боль – это дар».

Зрители хлопают так неистово, что я не могу сдержать улыбку. Какая там у меня первая реплика? «Я выказываю горе, это правда, но у меня и есть горе». Точно! Только бы не забыть, только бы не забыть.

Раздергиваю занавес. И вижу, что все уже стоят на сцене рядком, взявшись за руки. Они что, начали без меня? Я опоздала? «Опоздала на собственное возвращение, Миранда». Как непрофессионально! Но не могли же они начать без Елены. У меня вдруг начинает кружиться голова, кажется, я сейчас упаду. Опустив глаза, вижу кровь на полу. Ах, это рана на лодыжке. Все еще кровоточит.

– Мисс Фитч! – окликает меня кто-то. Это юноша в костюме вельможи. – У нас получилось!

– Мисс Фитч? Меня зовут Елена, милорд, – подмигиваю ему я. – Где графиня Руссильонская?

– Что? – растерянно хлопает глазами он.

– Я опоздала? – шепотом спрашиваю я. – Не хочу пропустить свой выход.

– Ваш выход? Мисс Фитч, так ведь мы уже…

– Вау, как громко они аплодируют, слышишь? Боже, какой ажиотаж!

– Мисс Фитч, подождите. Что вы?..

Я выхожу на авансцену с улыбкой, хоть по щекам все еще бегут слезы. Смеюсь и плачу. Это ведь проблемная пьеса, помните? Не трагедия, не комедия. То и другое. Все сразу.

На сцене меня мгновенно ослепляют сияющие ярче солнца огни. Как жарко они светят, пробирают до самых костей. Все по-прежнему стоят рядком. И разом кланяются. Как это? Мы что, уже вышли на поклоны? Как такое возможно?

– Мисс Фитч, поздравляем! – кричат они мне. – У нас получилось!

– Меня зовут Елена, – шепчу я.

– Мисс Фитч, вы в порядке? – спрашивают они. – Мисс Фитч, куда вы? Мисс Фитч…

Сцена под ногами такая мягкая. Как самый мягкий в мире ковер, как нежнейшая земля. А еще она слегка кренится набок. И кружится, медленно кружится. Как странно. Может, это какой-то новомодный эффект? В конце концов, в этой пьесе вселенная переворачивается с ног на голову. И все же жаль, что никто меня не предупредил. Из-за этих трепыханий мне непросто добраться до авансцены, до своего места, где почему-то уже стоят, взявшись за руки, юноша и девушка. Вот они кланяются. Как горячо аплодируют мне зрители. Свистят, улюлюкают, топают ногами. Стоит мне только ступить на авансцену, как весь зал вскакивает на ноги.

– Спасибо, – говорю я зрителям. – Большое спасибо.