Все хорошо

«Кто ты такая? – написано у нее на лице. – И что сделала с моей несчастной подругой?»

– Не понимаю, зачем ты снова и снова заставляла их целоваться? – выпаливает она.

И сердито смотрит на меня. В последнее время она постоянно на меня сердится. Забавно, что на слове «целоваться» голос ей изменяет. Ей неловко об этом говорить. Интересно, когда Грейс в последний раз целовалась с кем-нибудь, кроме своей ящерицы?

– Зачем? – переспрашиваю я. – Потому что они должны сделать все правильно. Это ведь одна из самых важных сцен в пьесе. Ключевой момент.

– Ключевой? – качает головой Грейс. – Миранда, да ведь его даже в тексте нет.

Я грустно улыбаюсь. Ясное дело, она ненавидит поцелуи. Одна мысль о том, что после всех испытаний Елене может достаться немного счастья – и языка! – кажется ей отвратительной. Дай ей волю, и Елена осталась бы ни с чем. Да что там, она бы и из мертвых не восстала. Погибла бы в одиночестве. Стушевалась и канула во тьму.

– То есть, по-твоему, после всего, что Елене довелось перенести, она не заслужила один поцелуй? Ты не хочешь, чтобы ей досталось одно-единственное счастливое мгновение?

Грейс разглядывает цветочный узор на моем шелковом платье. С таким видом, будто с него глядят вовсе не цветы, а торчащие во все стороны раздвоенные язычки.

«Новое платье?» – спросила она сегодня, когда я пришла в театр.

«Старое, – отозвалась я. – И очень любимое. Разве я раньше его не носила?»

«Никогда, – отрезала она. – Немного тонковато для такой погоды, нет?»

Я же в ответ лишь улыбнулась. «Я в последнее время как-то не чувствую холода».

В дни нашей дружбы я иногда наблюдала за тем, как Грейс свайпит мужчин в «Тиндере». И морщится при этом, будто только что хлебнула дрянного пива. «Тебе офигенно повезло, что тебя там нет», – говаривала она. Понятное дело, что мне было ловить в «Тиндере», когда я и передвигалась-то с трудом? И да, я смеялась в ответ, словно мне и в самом деле повезло. Но, разумеется, весело мне вовсе не было.

– Понимаешь, этот поцелуй нужен не только Елене, – говорю я, отводя глаза.

– Да? – сверля меня взглядом, спрашивает она.

– Конечно. Он нужен зрителям. – Я киваю на ряды пустых кресел.

– Зрителям, – повторяет Грейс. – Серьезно?

– Абсолютно. Этот поцелуй вовлекает их в мир пьесы. Позволяет тоже почувствовать.

– Что именно почувствовать, Миранда?

– Радость Елены.

Грейс невесело смеется.

– О, это мы чувствуем, можешь не сомневаться, – бросает она. – Я даже и до сих пор, честно говоря.

Я смотрю на ее сведенные на переносице брови и внезапно понимаю: а ведь ей очень нравилось, что я обречена на одиночество. Нравилось, что ее подружка – точно такая же старая дева, как и она сама. Даже хуже, у меня ведь и домашнего животного не было. Только какая-то зелень в горшке, которую Грейс мне подарила («чтобы немного тебя взбодрить!») и которую я вечно забывала поливать. «Ему вода нужна! – вскрикивала она каждый раз, входя в мой кабинет, и бросалась к горшку так, словно цветок сжигало пламя. – И на солнце его ставить нельзя, это капризное растение». Я лежала на полу и смотрела, как она поливает цветок, что-то ласково ему нашептывая. Смотрела и злилась, ведь мне от нее никогда не доставалось столько заботы и нежности.

– Значит, ты хочешь лишить и Елену, и зрителя, – я снова киваю на пустые кресла, – развязки, счастливого финала? Я верно поняла тебя, Грейс? Ты считаешь, она не заслужила хорошего конца?

– Я такого не говорила, – справедливо замечает Грейс. – Я просто сказала, что в тексте поцелуя нет.

Мне хочется крикнуть ей: «Видишь ли, не всем для полного счастья хватает приятелей из секции бега и домашней рептилии. Кое-кому недостаточно юркого язычка ящерицы, дорожки стадиона и загадочных убийств на Шетландских островах. Представь себе, Грейс, некоторые из нас – теплокровные создания. И им нужно нечто большее».

Но такого я ей сказать не смогу. Никогда.

– Слушай, – пытаюсь я воззвать к ее собственному прагматизму, – ты сама говорила, что «Все хорошо» трудно тягаться с другими пьесами, потому что в ней нет ни безумцев, ни убийств, ни ведьм. Вот я и стараюсь придать постановке перчинку.

– Ты с Брианой не разговаривала?

– Нет. – В моем голосе сквозит страх. – А ты?

– Нет. Но Фов говорила, она все еще очень больна.

– Правда? Какая жалость. – Я смотрю Грейс прямо в глаза, не мигая. И скорбно сжимаю губы. Вот как глубоко я переживаю эту трагедию. Которая так нежданно-негаданно на нас обрушилась. – Что ж, выбора у нас нет, будем держаться до последнего. Что, собственно, я и пытаюсь делать.

– Да уж, я вижу.

– Это еще что значит?

– Ничего. Просто в последнее время энергия из тебя так и брызжет. Тебе явно стало намного лучше.

– Лучше? Ой, даже не знаю. – Я хватаюсь за поясницу. – Спина все еще очень…

Грейс смотрит на меня, выжидательно вскинув брови.

– Ну, меня все еще мучают спазмы, и все такое… И бедро… – Я печально пожимаю плечами. – Бедро так и не…

– А с виду не скажешь, – не сводит с меня глаз Грейс.