Все лгут

– Я должен был догадаться, – пробормотал он и громко высморкался. – А если Самир убил ее, а я ни о чем не догадывался, то я тоже виноват. Наверное, я плохо слушал ее. Не был рядом, когда она во мне нуждалась. У меня с этим проблемы – не умею слушать. Я…

– Том, – оборвала я его. – В том, что произошло, нет ни твоей, ни моей вины.

Том недоверчиво уставился на меня:

– Но. Если.

– Нет, – отрезала я. – Никаких «но». Никаких «если».

Мы долго сидели в тишине. Единственным звуком, нарушавшим ее, было глухое гудение холодильника. В доме, который всегда был полон звуков, теперь звучали лишь он и тишина.

– И что теперь? – спросил Том.

* * *

Да, что было дальше?

Дни шли и превращались в недели. Время неумолимо бежало вперед, хоть я и желала перевести стрелки часов назад. «Сейчас» превращалось в «тогда», но каждый день был так же мучителен, как предыдущий. Срок содержания Самира под стражей продлевали несколько раз, и в конце февраля было возбуждено уголовное дело. Франц Келлер держал меня в курсе и даже предлагал помощь в решении насущных вопросов.

– Как обстоят у вас дела с оплатой счетов? Вам нужна помощь? – поинтересовался он однажды, когда я сидела у него в кабинете.

«Счета?» – удивленно подумала я. В тот момент они представлялись мне наименьшей из всех проблем.

Я покачала головой.

– Как чувствует себя Самир? – спросила я адвоката.

Франц поправил бабочку, которую любил носить. Он был относительно молод для адвоката, этакий стиляга, которому нравилось одеваться, как солидные мужчины. Много твида, костюмы-тройки и… верно, бабочки.

Мама, присутствовавшая на некоторых из наших встреч, окрестила его «Тюре Свентон»[15]. Не думаю, что она этим выражала какой-то негатив, мне кажется, адвокат ей нравился. Он был в точности таким, за какого, по ее представлениям, мне следовало выйти замуж: хорошо образован, вежлив, и ни капли арабской крови в анамнезе.

– Учитывая обстоятельства, он чувствует себя неплохо.

– А что он говорит по поводу обвинений?

– Я не могу с вами это обсуждать.

– Почему же?

– Мне нельзя никому передавать содержание наших с Самиром бесед. Даже вам.

Я замолчала.

– Тогда что говорит прокурор? – спросила я.

– До начала суда мы не узнаем, какое наказание запрашивает обвинитель. Так уж все устроено.

– Но что думаете вы?

– Не хотелось бы строить догадки. Но сроки наказания за убийство варьируются от десяти лет до пожизненного.

Я не издала ни звука.

Пожизненное. Звучало как смертный приговор.

– Все зависит от того, сочтет ли прокурор обстоятельства дела отягчающими, – продолжал Франц.

– Что вы имеете в виду?

– Если при реконструкции событий выяснится, что преступление было совершено с особой жестокостью или спланировано заранее.

– Но, – вмешалась я, – тело ведь так и не нашли. Разве в таком случае можно осудить человека за убийство?

Франц смахнул со стола несколько крошек и принялся разглядывать свою ладонь.

– Человека можно осудить в любом случае.

– И приговорить к пожизненному заключению?

Франц заерзал на стуле.

– В теории – да. Основной вопрос здесь – имел ли место преступный умысел.

– Что, черт побери, это означает?

– Что преступник имел намерение убить жертву.

– Разве не все убийцы имеют такое намерение?

Франц кисло улыбнулся.

– Не обязательно. Существуют иные юридические категории вины, помимо прямого умысла. Косвенный умысел, или преступная небрежность, или оставление в опасности.

– Какие странные формулировки, – пробормотала я.

– С точки зрения закона все логично. К примеру, кто-то оставляет раненого умирать без помощи, прекрасно сознавая последствия, но, тем не менее, бездействуя.

Возникла неловкая пауза, и Франц тут же спросил:

– Еще кофе?

Да, все это действительно было донельзя абсурдно.

Мы сидели в эксклюзивных кожаных креслах в адвокатской конторе «Келлер и Форслюнд», помешивая в чашках дорогой кофе, а моя жизнь тем временем была разбита вдребезги. Человек, которого я думала что любила, сидел за решеткой за убийство собственного ребенка, а в нашем опустевшем доме царила давящая тишина.

* * *

Во время одной из этих встреч мне позвонила Майя. Винсент подрался в школе, не могла бы я подъехать?

Не то чтобы я стремглав бросилась к машине, но близко к тому. Когда Винсент ссорился со своими товарищами, он приходил в крайне возбужденное состояние. Порой для того чтобы Винсент впал в отчаяние или ярость, кому-то достаточно было просто высказать мнение, которое не разделял он. А когда его бушующие эмоции затихали, на смену им приходила совершенно особая тишина – тишина, которую мог поддерживать лишь Винсент, а он мог не разговаривать неделями.

Когда я подоспела, Майя, Винсент и его классный руководитель сидели в школьном дворе на скамье под старым дубом. Серое зимнее небо роняло одинокие снежинки, а под моими ногами потрескивал лед.

Винсент, не достававший до земли, болтал ногами в воздухе, взглядом уставившись вниз.