Все лгут

Самир выскочил, энергично потряс руку Франца и тут же потрусил к дому. Когда Франц отъехал, он остановился и поднял ладонь на прощание. Затем повернул голову к дому и заскользил взглядом по фасаду.

Сердце сделало сальто у меня в груди, и я поспешно отступила от окна, спрятавшись за гардиной с зебрами.

– Самир вернулся, – сказала я Винсенту, который рисовал, сидя на полу. Я решила некоторое время не водить его в школу. Винсент сильно беспокоился после той драки с другим мальчиком, и я надеялась, что перерыв пойдет сыну на пользу. Если совсем честно, мне просто нужно было общество, потому что тишина в доме начинала сводить меня с ума.

– Ура! – завопил Винсент и вскочил с пола. – Это мой лучший день!

И он вприпрыжку понесся вниз по лестнице, я услышала вначале топот его шагов, а потом сильный грохот – это Винсент спрыгнул с трех последних ступеней и приземлился на пол в прихожей.

Через несколько секунд раздался звук открывающейся двери и до меня донеслись возбужденные голоса.

Часть меня тоже хотела радоваться, но в то же время, невзирая на решение суда, я все сильнее убеждалась, что Самир солгал. Я не купилась на доводы Франца Келлера, который напирал на то, что некто ненавидел Самира до такой степени, что решил убить Ясмин и повесить на него убийство.

Это было слишком притянуто за уши – таким сюжетам место в кино.

Только глупец в такое поверит, а я была кем угодно, но только не глупышкой.

Я долго спускалась по лестнице, намеренно растягивая каждый шаг.

– Привет, – сказала я, глядя на Самира с Винсентом, которые уже с хохотом валялись на полу.

* * *

Что мы, по сути дела, знаем о тех, кого любим, да и вообще о прочих людях, если уж на то пошло? Я не знала наверняка, что Самир совершил или чего не совершал, но понимала, нет, ощущала всем существом, что он каким-то образом все равно замешан в смерти Ясмин. Ночами напролет я думала о словах прокурора, но так и не смогла найти иного объяснения. И хотя я изо всех сил старалась отыскать в памяти хоть что-нибудь, что могло бы подтвердить утверждение Самира о том, что некто пытался засадить его за решетку, приходили на ум, напротив, только события, подтверждавшие точку зрения следствия и прокурора.

Возможно, Грета была права, утверждая, что я знала Самира не так хорошо, как мне казалось. Быть может, у него была другая, тайная жизнь, которая протекала параллельно размеренному существованию семьи среднего класса из небольшого сонного предместья.

В той жизни он мог быть ловеласом, а мог превыше всего ставить понятие чести.

Я многое прочла о насилии на этой почве, никак не могла остановиться. Существовал такой общественный строй, при котором женщины жили в строгих рамках, а каждое недозволенное действие с их стороны каралось определенным образом, начиная от утраты каких-либо привилегий и заканчивая телесными наказаниями и даже смертью.

Эта информация вызвала у меня рвотный рефлекс. Мне всегда казалось, что узнавать новое о чужих культурах – увлекательное занятие. Я была позитивно настроена по отношению к мигрантам, уверенная, что человеку совершенно не обязательно перенимать обычаи той местности, куда он переехал. Если кто-то, живя в шведском городке, желал продолжать носить хиджаб, посещать мечеть и говорить по-арабски, мне это было не только понятно, но и вызывало положительный отклик.

Но что, если они начнут делать своим дочерям женское обрезание? Станут насильно выдавать их замуж? Будут принуждать их к подчинению и послушанию?

В тот день я не смогла принять Самира, не обняла его и даже не положила ладонь ему на плечо. Одна только мысль о том, чтобы лечь с ним в одну постель, вызывала у меня приступ дурноты.

– Мне кажется, будет лучше, если ты ляжешь здесь, на диване, – сказала я, когда вечером мы сели пить чай в гостиной.

Винсент уже спал – Самир почитал ему сказку и уложил.

– Что? – спросил он, запустив руки в тронутые сединой волосы, а затем принялся крутить в руках чашку.

Я ничего не ответила.

– Ты хотеть сказать, что в свой собственный дом я буду спать на диван? – удивленно проговорил он, и взгляд его помрачнел.

– Я не знаю. Правда, не знаю.

– Putain de bordel de merde![17] – выругался он, ударив ладонью по столу. Чашка со звоном упала на пол, и горячая жидкость залила все вокруг.

– Ты хотеть развод? – воскликнул он. – Так?

Что я могла на это ответить? Я сама не знала, чего хочу.

Глядя в очаг, я наблюдала, как язычки пламени лижут дрова. Когда влага выделялась из древесины, раздавались тихое шипение, и пощелкивание, и треск. Снаружи бушевал ветер, и тяжелые капли дождя стучали по крыше. Дождь смывал остатки снега с нашей лужайки и с лугов усадьбы Кунгсудд.

– Не знаю, – повторила я. – Но считаю, тебе лучше поискать другое жилье.

Он долго сидел в молчании. Пламя отбрасывало желтые и оранжевые отблески на его кожу. В глазах Самира – в красивых темных глазах, ставших для меня такими родными, – стояли слезы.

– Мария, – тихо произнес он. – Я не убивать ее. Ты же знать это, правда?

14

Когда на следующее утро я проснулась, Самир еще спал.