Все лгут

То, что кто-то лежал у кого-то в животе, – очень важно, пока он не женится, потому что потом это перестает быть важным. Тогда люди становятся семьей, и не важно, кто в чьем животе лежал. А когда люди становятся семьей, появляются другие важные вещи – нужно помогать друг другу по дому, быть добрыми друг с другом и не говорить грубости. А еще нужно складывать одежду и вешать ее на стул, мыть руки перед едой и чистить зубы по утрам и перед сном.

Мы были добрыми друг с другом и помогали друг другу по дому.

Все убирали и готовили еду, кроме Ясмин, потому что ей больше нравилось смотреть телевизор, красить лицо и играть со мной.

Ясмин нравилась мне по трем причинам.

Первая: Она любила играть в монстров и не уставала так быстро, как мама. А если уставала, то ложилась смирно, и ее можно было щекотать под мышками или за пятки, и тогда она громко смеялась и еще немножко могла со мной поиграть.

Вторая: Она читала мне вслух суперинтересные книжки, которые мама называла неподходящими для детей.

Третья: Мне можно было заходить к ней в комнату, даже если она была занята другими вещами – красила лицо или болтала по телефону с Томом. А когда я приходил к ней в комнату, мы ели конфеты, которые она прятала в мешке под кроватью. Она разрешала мне выбирать первому, и я всегда выбирал суперсоленые или суперкислые.

Хотя в последнее время мне уже не так часто можно было заходить к Ясмин, как раньше. Все потому, что ей хотелось побыть в покое и подумать. Когда Ясмин хотела побыть в покое и подумать, она запирала дверь маленьким ключиком.

От этого становилось немного грустно, ведь мне нравилось там бывать. В ее комнате мне не нравилось только одно – там всегда был беспорядок. Мне нравится, когда вещи составлены в ряд, или лежат стопками, или аккуратно свернуты. Например, мелки я раскладывал по коробочкам, чтобы найти все цвета, когда захочу порисовать. А еще я складывал одежду, чтобы она не была мятой, когда я соберусь надевать ее в следующий раз.

Я не могу смотреть, когда вещи разбросаны повсюду, мне хочется зажмуриться. А если зажмуриться, то становится ничего не видно, и тогда все звуки делаются громче. А если мне придется одновременно зажмуриться и заткнуть уши, станет очень скучно.

Папа Самир мне тоже нравился.

У него были коричневые глаза и черные волосы, но некоторые волосинки были полностью белыми. Мама говорила, что они седые, но я внимательно их рассмотрел. Они были белыми, а не какими-то там седыми.

Были три причины, почему мне нравился Самир.

Первая: Он умел качать меня вверх-вниз, держа за ноги, так что пол казался мне потолком. Мама всегда боялась, что он меня уронит, но она просто не знала, какой папа Самир был сильный.

Вторая: Он умел играть на гитаре и очень красиво петь на другом языке, который называется французский.

Третья: Он делал маму веселой.

Пока мама не встретила Самира, она часто грустила. Мама смотрела телевизор одна, выпивала много бокалов вина, а потом засыпала на диване, положив голову на журнальный столик, как будто это подушка, хотя столик был очень жесткий и сделан был из стекла. Но когда мама познакомилась с Самиром, она сразу стала гораздо больше печь и готовила разную еду по рецептам, которые мы раньше никогда не пробовали. Иногда мы с ней ездили в специальный магазин и покупали там специи со сложными названиями и овощи, которых я раньше никогда не видел.

Сначала я не хотел их есть – они выглядели странно и на вкус были необычными. Я спускал еду в туалет, шел к себе в комнату и играл в «Геймбой».

Один такой овощ, например, назывался нут. Его горошины были желтые и немного крупнее обычных, а если их измельчить, они становились нежными и рассыпчатыми, почти как картофельное пюре. Когда я в первый раз такое попробовал, мне показалось, что вкус ужасный, но потом туда добавили чеснок, специи, оливковое масло и лимонный сок, и пюре стало вкусным, совсем как соус. Папа Самир объяснил, что это называется хумус, и мы стали макать в этот хумус хлеб и закусывать еду.

В ту пятницу я пошел в школу.

Мама проводила меня, как обычно. Мы шли через лес, как всегда, потому что немного опаздывали, а моя фрекен не любила этого. Когда кто-то опаздывал на урок, она всегда говорила, что он не уважает чужое время. А потом спрашивала, неужели так сложно встать на десять минут пораньше?

Меня она об этом ни разу не спрашивала, к счастью, потому что я не знал, что ответить. Не знал, сложно ли встать на десять минут раньше. Я ведь вставал тогда, когда меня будила мама. А на десять минут пораньше встать не мог, потому что тогда я еще спал. К тому же мне непонятно: десять минут – это много или мало? Мама говорит, это потому, что я испытываю сложности с восприятием времени.

У моей фрекен были черные волосы и коричневые глаза.

У моей помощницы были желтые волосы и голубые глаза.

У меня рыжие волосы и серые глаза.

Мне нравилась моя помощница, а моя фрекен – нет. У меня было ноль причин, чтобы ее любить.