Все лгут

Я положил руку ей на плечо и подвел к большому валуну. Мы сели прямо на него. Камень был холодный и весь порос влажным мхом. Коллеги отошли на несколько метров, а затем пропали в темноте.

– Он мертв, – сообщила Мария, поймав мой взгляд.

Я кивнул, обнимая ее за плечи. Она вся дрожала, и тогда я снял свой пуховик и набросил на нее.

– Что произошло? – повторил я свой вопрос.

Мария медленно покачала головой.

– Я была в усадьбе. Я относила… – Она вздрогнула и сделала глубокий вдох. Потом снова заговорила: – Относила… дрель. Я занесла им дрель. Я пошла домой и услышала в лесу крик.

– Крик?

– И удары. Похоже было на драку.

– Ты кого-то видела?

Мария снова издала воющий звук, наклонилась вперед и закрыла лицо руками.

– Я увидела. Кроссовку Самира. На земле. А потом самого Самира.

– Больше никого?

Мария покачала головой.

– И что ты сделала?

Она немного подобралась и посмотрела мне в глаза.

– Сделала?

– Да, что ты сделала, когда увидела на земле Самира?

– Я… я попыталась помочь ему. Но он был уже…

Снова всхлипывания. Потом ее тело задрожало в конвульсиях, и наружу вырвался долгий, ни на что не похожий вопль.

– Это моя вина, – смогла выговорить она. – Если бы я не заставила его съехать, этого никогда бы не произошло.

Потом Мария внезапно вскинула руки к голове.

– Господи. Винсент! Мне нужно домой. Винсент там один, а в духовке стоит ужин.

* * *

Манфред выезжает из гаража. Я закрываю глаза, но она никуда не уходит, словно отпечаталась на моей сетчатке. Я вижу ее так же отчетливо, как тогда, в лесу.

Мария Фоукара.

Светлые, слегка взлохмаченные волосы. Окровавленные руки. А отчетливей всего – скорбь и паника. Они так ясно читались в ее глазах. Не только в глазах – во всей фигуре, в жестах, в голосе.

Она нравилась мне. Очень нравилась, наверное, больше, чем я мог себе позволить. Нельзя испытывать симпатию к родственникам, свидетелям и подозреваемым. Это влияет на объективность суждений.

Спросите меня, уж я-то знаю.

Но к Марии невозможно было не проникнуться симпатией. Вероятно, она – одна из тех немногих, кто был в жизни по-настоящему счастлив. До всего этого, конечно. Думается, она любила работу, боготворила семью. А еще она была цельной, искренней и обладала какой-то движущей силой. Пока все не полетело к чертям.

– Как умер Самир Фоукара? – спрашивает меня Манфред, ускоряясь, чтобы обогнать автобус, притормозивший выпустить пассажира.

Тяжелые капли дождя, падая с темнеющего осеннего неба, разбиваются о ветровое стекло.

– Был забит насмерть в лесополосе в нескольких сотнях метров от своего дома. Невыясненной осталась причина, по которой он оказался в лесу, однако его автомобиль был обнаружен в паре километров оттуда. Очевидно, у него закончился бензин. Вероятно, он пешком направился домой, но по дороге с кем-то столкнулся.

– С тем, кто размозжил ему голову?

– Причина смерти – удар тупым предметом по затылку.

– Убийцу так и не нашли? – интересуется Манфред, включая дворники. Те с противным скрипом оживают.

– Нет. Свидетелей не было. Никаких технических улик. Хотя лучше сказать, их было чересчур много. Целые толпы народа ходили через тот лес. Очевидно, там это популярный маршрут для прогулок. Что касается мотива… – Я ненадолго замолкаю, но потом решаю объяснить: – Самира Фоукара ненавидели. Когда его освободили из-под стражи, люди пришли в неистовство.

– А та женщина, что нашла его, – жена?

– Мария. Да. Ничто не указывало на то, что она могла быть замешана в его убийстве.

– Но она ведь его обнаружила.

– Да, – соглашаюсь я. – Она его обнаружила.

22

Судебный медицинский эксперт по имени Давид Файнштейн выглядит очень молодо. Так молодо, что мог бы сойти за моего сына. Хотя это всего лишь знак того, что я начинаю стареть. Меньше года осталось до пенсии, и тогда всю полицейскую жизнь я смогу оставить позади.

Порой я спрашиваю себя, чему за это время научился.

Смею утверждать, я хороший полицейский. Ну а жизнь – чему научила меня она?

Все изменилось той зимой, двадцать лет назад. Все, во что я верил, не сбылось, а после этого я больше ни во что не верил. А когда ни во что не веришь, все перестает иметь значение. Сама жизнь ничего не стоит – как тот пух, который торчит из прорехи в моей куртке.

– Давид, – представляется судебный медик, протягивая руку.

– Гуннар, – отвечаю я, пожимая ее.

Пожатие у него крепкое, взгляд карих глаз – теплый. Почти каждый раз, когда я сталкиваюсь с судебным медиком, я задаюсь вопросом – почему он избрал этот путь, а не стал, скажем, окулистом, или педиатром, или хирургом. Почему он предпочел мертвых живым. Однажды я спросил об этом у одной из его коллег. Она ответила мне так:

– Загадки, Гуннар. Виной всему загадки. Мы разгадываем их каждый день, даруя слово тем, кто больше не в силах ничего сказать. Кому, как не тебе, должно быть это понятно?