Все романы в одном томе

Хэннан, крутанувшись на рояльном стуле и подмигнув всем троим, сказал:

– Мак думает, что марксист – это тот, кто окончил школу Святого Марка.

Это была история побега в лучших традициях приключенческого жанра: аристократ, в течение девяти лет прячущийся у бывшего верного слуги и работающий в государственной пекарне; его восемнадцатилетняя дочь, живущая в Париже, ее знакомство с Томми Барбаном… Слушая, Дик подумал, что этот ссохшийся реликт прошлого, словно бы сделанный из папье-маше, едва ли стоил трех молодых жизней. Кто-то спросил, не было ли Томми и Челищеву страшно.

– Только когда бывало холодно, – ответил Томми. – Мне всегда страшно, когда я мерзну. Во время войны в холодную погоду было страшно.

Маккиббен встал.

– Я должен идти. Завтра утром мы с женой и детьми едем на машине в Инсбрук… И с гувернанткой, – добавил он.

– Я тоже завтра туда еду, – сказал Дик.

– В самом деле? – воскликнул Маккиббен. – Почему бы вам не поехать вместе с нами? У нас большой «Паккард», и в нем будут только моя жена, дети и я сам… и гувернантка.

– К сожалению, я не…

– Конечно, она не совсем гувернантка, – жалобно глядя на Дика и не обращая внимания на его слова, сказал Маккиббен. – Кстати, моя жена знакома с вашей свояченицей Бейби Уоррен.

Но Дик не собирался бросаться в омут головой.

– Я договорился с двумя знакомыми ехать вместе.

– О! – Маккиббен сник. – Что ж, тогда позвольте откланяться. – Он отвязал двух чистокровных жесткошерстных терьеров от соседнего столика и собрался уходить; Дик представил себе битком набитый «Паккард», который, пыхтя, движется к Инсбруку: Маккиббены, их чада, багаж, два тявкающих терьера… и гувернантка.

– В газетах пишут, что имя его убийцы уже установлено, – услышал он голос Томми. – Но родственники не хотят разглашать его, поскольку это случилось в подпольном кабаке. Что вы об этом думаете?

– Семье это чести не сделает.

Хэннан громко ударил по клавишам, чтобы привлечь к себе внимание.

– Я и ранние его опусы не считал выдающимися, – сказал он. – Даже если оставить в стороне европейцев, найдется не меньше дюжины американцев, которые ничем не уступят Норту.

Только тут Дик понял, что речь идет об Эйбе Норте.

– Однако ж разница состоит в том, что Эйб был первым, – возразил Томми.

– Не согласен, – упорствовал Хэннан. – Своей репутацией превосходного музыканта он обязан друзьям: надо же им было чем-то оправдывать его беспробудное пьянство…

– О чем это вы? Что случилось с Эйбом Нортом? У него неприятности?

– А вы не читали сегодня утром «Геральд»?

– Нет.

– Эйб мертв. Его забили до полусмерти в каком-то нелегальном нью-йоркском кабаке. Он еле дополз до своего Рэкет-клуба и там скончался…

– Эйб Норт?!

– Ну да, там пишут, что он…

– Эйб Норт?! – Дик встал. – Вы уверены, что он умер?

Хэннан повернулся к Маккиббену:

– Он дополз вовсе не до Рэкет-клуба, а до Гарвардского. Я точно знаю, что в Рэкет-клубе он не состоял.

– Так в газете написано, – не сдавался Маккиббен.

– Значит, в газете ошибка. Я-то точно знаю.

«Забили до полусмерти в каком-то кабаке».

– Я знаком почти со всеми членами Рэкет-клуба, – не унимался Хэннан. – Это должен быть Гарвардский клуб.

Дик вышел из-за стола, Томми тоже. Князь Челищев, очнувшись от каких-то смутных раздумий ни о чем – быть может, он взвешивал свои шансы выбраться из России, эти размышления одолевали его так долго, что, вероятно, он и по сию пору не мог от них избавиться, – последовал за ними.

«Эйба Норта забили до смерти».

Дик почти не помнил, как они дошли до отеля. По дороге Томми говорил:

– Мы ждем лишь, когда портной закончит наши костюмы, чтобы можно было отправиться в Париж. Я собираюсь заняться маклерством, а в таком виде меня на биржу не пустят. В вашей стране теперь все делают миллионы. А вы в самом деле завтра уезжаете? Нам даже не удастся поужинать с вами. У князя здесь, в Мюнхене, была старая подружка. Он ей позвонил, но оказалось, что она умерла пять лет назад, так что мы ужинаем с двумя ее дочерьми.

Князь согласно кивнул.

– Вероятно, я смогу организовать приглашение и для доктора Дайвера.

– Нет-нет, – поспешно отказался Дик.

Спал он крепко, его разбудили звуки похоронного марша под окном. Выглянув, он увидел длинную процессию мужчин в военной форме, с касками образца 1914 года на головах, толстых мужчин во фраках и шелковых цилиндрах, бюргеров, аристократов и простолюдинов. Это было местное общество ветеранов, направлявшихся возложить венки на могилы павших товарищей. Колонна двигалась медленно и торжественно, отдавая дань утраченному величию, былым заслугам и почти забытому горю. Скорбь на лицах была лишь предписанной приличиями формальностью, но у Дика невольно вырвался тяжкий вздох сожаления об Эйбе и о собственной молодости, минувшей десять лет назад.

XVIII