Все в прошлом. Теория и практика публичной истории

В конце 2010-х годов в России быстро начал развиваться жанр подкастов, в том числе исторических, среди которых есть независимые от радиостанций проекты. Например, подкаст «Закат империи», попавший в лонг-лист премии «Просветитель», рассказывает о пред- и революционной стране под лозунгом «Революция, секс, наркотики и панк-рок в Российской империи»[308]. А лауреат Гран-при премии «Просветитель» подкаст «Остарбайтеры»[309] основан на интервью Международного общества «Мемориал» с людьми, вывезенными нацистами на принудительные работы в Германию.

Отдельно стоит остановиться на исторических проектах независимых журналистов и СМИ, включая лидеров по количеству спецпроектов — газету «Коммерсант»[310] и сайт «Такие дела»[311]

. Их объединяет стремление создать нарратив если не альтернативный версии истории, доминирующей в государственных СМИ, то иначе эмоционально окрашенный (истории о трагичности Второй мировой vs. героические нарративы о подвигах и победах советских солдат) или посвященный событиям и героям, вытесненным из коллективной памяти, но воспринимаемым независимыми СМИ как важная часть истории России. К примеру, «Коммерсант» публикует обнаруженные в 2018 году записки политзаключенных, оставленные в 1930-х в тюрьме Верхнеуральска[312]; реконструирует советское вторжение в Прагу в 1968 году[313]. Среди сюжетов новейшей истории России особое место занимает Чеченская война и память о ней. «Коммерсант» создал хронику начала Первой чеченской войны, в которой дал слово и бывшим в то время у власти политикам, и чеченским полевым командирам[314]

.

К 20-летию теракта в Буденновске сайт Lenta.ru воссоздал его почасовую хронику и собрал интервью заложников, официальных лиц, переговорщиков и т. д.[315] Спустя три года сайт «Такие дела» выпустил проект Екатерины Голенковой «23» о том же теракте. В отличие от первого спецпроекта, в «23» историческая хроника соседствует с личными эмоциональными наблюдениями автора — ровесника теракта — и ее репортажными зарисовками из Буденновска, воссоздавая не столько историю события, сколько историю формирования коллективной памяти о нем[316].

Характерно описание задач обращения к истории, которое дают журналисты сайта «Такие дела», рассказывая о спецпроекте, посвященном историческим событиям 1990–2000-х: террористическим актам и началу Первой чеченской войны:

Мы не знаем, как преодолеть травматичное прошлое, и поэтому просто закапываем его поглубже, чтобы никогда не вспоминать. Тем временем оно продолжает костенеть в нас стереотипами и животным страхом. …Его [спецпроекта

] задача — помочь преодолеть коллективные страхи и найти новый язык, на котором мы сможем вести конструктивный разговор о событиях, навсегда изменивших наши жизни[317].

Стоит отметить необычную структуру спецпроекта. Одна его часть — подкаст, в котором участники исторических событий делятся своими воспоминаниями. Вторая — open call для современных художников, музыкантов, поэтов и кинематографистов, готовых создавать аудиовизуальные работы, осмысляющие последствия исторических событий: «Мы… хотим, чтобы состоялся личный разговор, и считаем, что художественный язык может помочь в этом»[318]. Подобный формат уникален, но и остальные упомянутые выше спецпроекты кажутся нам удачными примерами дигитализации и виртуализации истории.

Важной особенностью публичной истории в СМИ — и официальных, и независимых — можно назвать интерес к устной истории и эго-материалам.

К 80-летию начала Большого террора «Коммерсант» собрал рассказы своих сотрудников об их репрессированных предках[319]. К сорокалетию начала советского вторжения в Афганистан журналист Сергей Простаков выпустил подкаст «Шурави» с интервью бывших военных «о том, что значило быть советским солдатом в Афганистане»[320]. К 75-летию победы в Великой Отечественной войне «Первый канал» собрал видеоинтервью ветеранов «Они сражались за Родину: лица героев»[321]. Частные истории позволяют современным читателям сопереживать их героям и идентифицироваться с ними, формируют коллективную память. История, таким образом, оказывается «средством самоутверждения через соединение себя с конкретным прошлым»[322]. Помимо того, частные истории подтверждают гуманизацию исторической памяти и «разрушение обычных иерархий власти»[323], в том числе иерархии источников знаний о прошлом.