Все в прошлом. Теория и практика публичной истории

Таким образом, журналисты не только переводят историческое знание с академического языка, делая его доступным широкой аудитории, но и предают огласке неизвестные раньше факты, проблематизируют прошлое, используя его как источник потенциального знания, которое позволяет ориентироваться в настоящем[324] или выстраивать групповую идентичность. Через демонстрацию отношения к дискурсам прошлого СМИ показывают отношение к текущей новостной повестке; активно порождают версии прошлого, альтернативные официальным и «основанные на памяти, а не на идеологии»[325]; обращаются к проработке травм прошлого и способствуют появлению множественных репрезентаций истории. Вероятно, благодаря всему этому прошлое пронизывает современные российские СМИ и с каждым годом становится в них все более заметным.

Литература

— De Groot G. Consuming History: Historians and Heritage in Contemporary Popular Culture. Routledge, 2008. P. 31–49.

— Edy J. Journalistic Uses of Collective Memory // Journal of Communication. 1999. Vol. 49. № 2. P. 71–85.

— How Journalism Uses History / Ed. by M. Conboy. London: Routledge, 2012.

— Journalism and Memory / Ed. by B. Zelizer, K. Tenenboim-Weinblatt. London: Palgrave Macmillan, 2014.

— Kitch C. Journalism as Memory // Handbook of Communication Science / Ed. by T.P. Vos. Berlin: Mouton de Gruyter, 2018. P. 164–181.

— Olick J. Collective Memory: The Two Cultures // Sociological Theory. 1999. Vol. 17. № 3. P. 333–348.

— Wijermars M. Memory Politics in Contemporary Russia: Television, Cinema and the State. London; New York: Routledge, 2018.

— Зверева В.В. История на ТВ: Конструирование прошлого // Отечественные записки. 2004. № 5. C. 160–168.

— Лапина-Кратасюк Е. Как цифровые медиа изменили подход к истории // Forbes.Ru. 2015. 3 августа.

— Лапина-Кратасюк Е.Г., Рублева М.В

. Проекты сохранения личной памяти: Цифровые архивы и культура участия // Шаги/Steps. 2018. Т. 4. № 3–4. С. 147–165.

Станислав Львовский

Историческая проза

В этой главе речь пойдет о художественной литературе как предмете публичной истории — но, разумеется, не обо всей литературе сразу. Во-первых, мы будем говорить только о прозе — работа с историей в поэтических текстах, особенно современных, изучена и концептуализирована в гораздо меньшей степени. Во-вторых, при разборе конкретных произведений мы в основном будем говорить о русской прозе, причем о русской прозе постсоветского периода, а остальной коснемся только в исторической части. Мы не рассматриваем здесь работы, принадлежащие к области академической историографии, но вкратце скажем о тех отношениях, в которых тексты академических историков находятся с художественной прозой вообще и исторической в частности. Исторический роман, предмет традиционный для русской критики, особенно советского периода, и менее традиционный, но все же довольно частый для западной литературной критики прошлого века, составляет только часть интересующего нас спектра художественных текстов. Кроме романа, нас будут интересовать другие прозаические формы, в диапазоне от малой прозы[326] до массовой исторической беллетристики. Внутри этого диапазона окажутся в числе прочего и собственно исторический роман, и документальная проза, и беллетризованные биографии. Все это мы будем называть исторической прозой.

Теперь, когда мы в общих чертах обрисовали то, какого рода — в жанровом отношении — тексты нас интересуют, то есть определили вторую часть термина «историческая проза», следует обратить внимание на его первую часть. Что делает прозу «исторической»? По известному определению Михаила Гаспарова и Андрея Михайлова, приведенному в «Литературной энциклопедии», историческая проза представляет собой «сочинения историков, ставивших своей задачей не только установление фактов прошлого, но и яркое, живое их изображение»[327]. Значение, в котором термин «историческая проза» используется в этой статье, как уже ясно из вышесказанного, гораздо шире. Широта эта между тем представляет собой проблему: не только историческая проза, но даже и исторический роман не может быть четко очерчен как жанр. Исторический роман бывает, например, детективным («Имя Розы» Умберто Эко) или любовным («Женщина французского лейтенанта» Джона Фаулза), но оба эти текста в то же время могут проходить по категории историографической метапрозы — вместе, например, с «V» Томаса Пинчона. Широкие рамки исторической прозы включают в себя и квазимемуарную фрагментированную прозу Андрея Сергеева, и семейные саги, растянувшиеся на несколько поколений (например, «Женщины Лазаря» Марины Степновой или «Русский роман» Меира Шалева), и беллетризованные биографии («Зубр» Даниила Гранина).