Всё, всегда, везде. Как мы стали постмодернистами

Ее советник по экономике Алан Бадд постфактум объяснял это тем, что «политика 1980-х, направленная на борьбу с инфляцией путем давления на экономику и минимизации государственных расходов, была прикрытием для подавления трудящихся»[130]. Высокая инфляция, которая сама по себе стала результатом сокращения государственных расходов, вызвала резкий рост безработицы в первые годы правления Тэтчер, создав резервную армию из готовых на любую работу людей, которая нависала угрозой над потенциальными забастовщиками, понимавшими, что их борьба легко может закончиться для них необходимостью встать в конец той же очереди за пособием. Британский электорат вполне мог считать себя жертвой надувательства. Лозунг «Labour isn’t working», с которым консерваторы шли на выборы, теперь выглядел нелепо, поскольку в период с 1979 по 1985 год безработица составляла в среднем 10 % — по сравнению с 3,3 % в 1955–1979 годах, в так называемую золотую эпоху кейнсианства.

Членство в профсоюзах с 1979 по 1988 год сократилось более чем на 20 %, поскольку правительство Тэтчер последовательно вводило один за другим законы о занятости, выхолостившие разрушительную силу организованного рабочего протеста. В частности, был принят закон об обязательном предварительном предупреждении работодателей и об обязательном тайном голосовании для принятия решения о начале забастовки и Акт о занятости 1988 года, положивший конец требованию о «закрытых цехах», когда работодатель не имел права нанимать на работу не членов профсоюза[131]. Она изменила правила игры так, что власть перешла от труда к капиталу, что позволило компаниям закрывать неэффективные предприятия и повышать производительность, — последнее само по себе стало причиной более высокой безработицы в 1980-х годах. Ведь повышение производительности труда рабочих, к которому привела неолиберальная экономическая революция Тэтчер, означало, что для достижения того же уровня производства можно было обойтись их меньшим количеством. Отсюда вытекала возможность сокращений. Это, в свою очередь, вызывало рост безработицы. И это сработало: в 1979 году производительность труда в Германии была почти на 20 % выше, чем в Великобритании; к 1989 году разрыв составлял всего 5 %. Менеджмент начал инвестировать в новые технологии, которые позволили Великобритании выйти в мировые лидеры во время посттэтчеровской цифровой революции[132]

.

В 1984 году политика консерваторов спровоцировала шахтеров на новую забастовку[133] и после почти года жесткого противостояния разрушила самый сильный профсоюз в Великобритании

[134]. В результате самый сильный профсоюз в Великобритании сдался. Это был поворотный момент. В 1950-х годах лейбористский политик Эньюрин Бивен вызвал к жизни образ Британии как самодостаточной страны, окруженной морями с бесконечным запасом рыбы и построенной на землях, содержащих бездонные запасы угля. Конец внутренней угледобычи стал одной из причин смерти концепции самостоятельной островной Британии, заменив ее другой: страны, процветающей в условиях глобалистской постмодернистской свободы для всех, которую принес неолиберализм.

Угольная промышленность была не единственной национализированной отраслью, которую Тэтчер хотела ликвидировать. Она фактически уничтожила национального автопроизводителя British Leyland, тем самым сделав Британию, как выразился Дэвид Харви, «офшорной площадкой для японских автомобильных компаний, стремящихся получить доступ на европейский рынок»[135]

. Бо́льшая часть проводимой кабинетом приватизации имела привкус гаражной распродажи товара, оставшегося после пожара или наводнения, поскольку основной целью было привлечь иностранных инвесторов выгодными сделками.

На конференции Консервативной партии 1986 года Тэтчер заявила, что приватизация сферы коммунальных и общественных услуг была «крестовым походом, направленным на то, чтобы обеспечить широкое участие любого бизнеса в экономической жизни нации. Мы, консерваторы, возвращаем власть народу»[136]. Иронию вряд ли можно назвать изобретением постмодернистской, неолиберальной эпохи, но в таких высказываниях она достигала нового уровня наглости: привилегии и власть народа растворялись по мере того, как министры кабинета Тэтчер распродавали государственные активы.