Всегда солдат

Мы с Виктором едва не лишились своего первого завтрака. Стоя в очереди, тихонько переговаривались, делясь нерадостными впечатлениями от лагеря.

— Вы что же, ребята, — обратился к нам сосед, — руками баланду собрались есть или надеетесь, что вам ее в тарелках подадут?

— А что делать? — спросил Клементьев.

— Беги быстрее в барак. Там сейчас идет уборка. Полицай на месте. Попроси у него котелок — не откажет.

Виктор ушел. Очередь продвигалась медленно. И вдруг меня словно ударило в затылок. Перед глазами поплыли разноцветные круги, я потерял сознание. Очнулся стоя на ногах. Двое пленных поддерживали меня под мышки.

Вернулся Виктор. Внимательно посмотрел на меня, покачал головой.

— Лица на тебе нет, Серафим. Отлежаться бы надо.

— Тут отлежишься, — заметил кто-то, — прямо до могилы. Вы что, из новеньких?

— Вчера пригнали, — ответил Виктор, — а в плену давно.

— Ты следи за товарищем, иначе он живым угодит туда, — сосед кивнул головой в сторону траншей. — Полицаи внимательно смотрят за всеми больными и слабыми. Вон он, гад, легок на помине. Становитесь быстрей в строй.

Только мы заняли свое место в очереди, раздался окрик:

— Почему, сволочи, строй ломаете! А-а, — лицо полицая растянулось в ехидной улыбке, — новенький доходяга появился. Ты что его поддерживаешь? Отпусти, живо!

Полицейский огрел Клементьева плеткой. А я незаметно пожал его руку, давая понять, что мне лучше. Виктор отодвинулся.

— Все равно долго не протянешь, — пообещал полицай и удалился.

Получив баланду, мы направились к своему бараку. Но попасть под крышу не удалось. Помещение уже было до отказа забито пленными. Остались у дверей.

— Пан полицай! — раздался поблизости голос пленного из рабочей команды. — В бараке хлопец лежит, встать не может.

— Давай его на носилки и к траншеям! — приказал полицай.

— Так он еще шевелится и трошки балакает. Жалко, живой человек…

— Я тебе дам, жалко! Неси, говорю! Пока донесете, дойдет. Живых девать некуда — видишь, весь двор забит, а ты с каким-то доходягой канителишься.

Послышался топот ног. Потом тишину прорезал тонкий задыхающийся крик:

— Товарищи, пожалейте… Я живой… Я встану… Я жить хочу!

— На том свете поживешь. Даже в раю, за свои страдания, — отозвался полицай и захихикал, довольный своим остроумием.

Больного вынесли во двор. Бледное, без единой кровинки лицо, завалы на щеках, лихорадочный блеск в расширенных от ужаса глазах. Растопленное золото солнца и лазурь неба ударили несчастному в глаза. Он зажмурился, вцепился костлявыми пальцами в края носилок, рванулся из последних сил. Носилки накренились, и пленный упал на землю.

— У, собака! — рассвирепел полицай и носком сапога ударил больного под ребро.

Несчастный глухо, натуженно охнул, вскинул затуманившиеся глаза к солнцу и сразу сник.

— Готов, — заметил один из носильщиков.

Другой потрогал пульс и возразил:

— Нет еще. Дышит…

— Давай, чего встали! — заорал полицай.

Пленного, точно мешок, бросили на деревянные носилки и потащили к траншеям.

— Видел? — обратился ко мне полицай. — Если мало, сходи к траншеям, полюбуйся!

Разыгравшаяся только что трагедия укрепила мою решимость: бежать, и как можно скорее. Я понимал, что с моим здоровьем долго не протяну здесь. Не боялся, что быстро ослабею — я был очень вынослив, — но головокружения и обмороки могли доконать меня. Один затяжной обморок на глазах у полицаев — и не миновать траншеи.

— Что ж, — оторвал меня от невеселых мыслей Виктор, — думай не думай, сто рублей не деньги. Идем посмотрим, как охраняется лагерь.

Утешительного ничего не нашли. Лагерь в два ряда был обнесен забором из колючей проволоки. Вывешенные на столбах дощечки с черепом и скрещенными костями предупреждали о том, что через проволоку пропущен электрический ток. За забором пленных караулили овчарки. С площадок вышек выглядывали тонкие дула пулеметов.

— Да-а, охрана по всем правилам, — со вздохом отметил Клементьев. — Нужно искать какой-то другой способ.

— Остается один: попасть в рабочий батальон. Гитлеровцы восстанавливают вокзал. Возможно, оттуда бежать будет легче.

— Попробуем, одно ясно…

Виктор оборвал фразу и остановился как вкопанный.

— Посмотри, Серафим, — сдавленно прошептал он.

Мы находились позади бараков. Вначале я не понял, чем вызван ужас, прозвучавший в словах товарища. Прямо перед нами была длинная траншея. Она пересекала лагерь по всей его ширине. На дне, углубляя траншею, копошились пленные из рабочей команды.

— Смотри правее, — подсказал Виктор.

Я повернул голову и невольно зажмурился. В считанных метрах от нас из земли торчали головы, руки, ноги. Верхний ряд трупов был едва присыпан. У меня зашевелились волосы, а по спине точно провели ледяным рашпилем.

— Идем! — я сильно дернул Виктора за рукав.

— Непостижима человеческая жестокость, — тихо произнес Клементьев.

— Человечество тут ни при чем. Это фашизм!

«Добрый» немец