Всеволод Кочетов и его opus magnum

Так вот, возвращаясь к Кочетову, к его эпопее. Она, конечно, заполнена разного рода «мёртвыми душами», но в противовес им в романе действуют и по-настоящему добрые и честные люди: инженер Феликс, переводчица-эрудитка Ия Паладьина, писатель Булатов, alter ego самого Кочетова. Все они профессионалы, достойные люди, но, по ходу, советской стране они не нужны так же, как в своё время пореформенной России не был нужен Базаров. Инженер Феликс добросовестно работает на производстве (добровольно отказавшись от научной карьеры, кстати), но очевидно, что советскую страну он интересует только в качестве винтика, или, точнее, как говорил Кочетов, кнопки, пригодной исключительно для выполнения плана. Его мнение никого не волнует. Реальная брежневская идеология конца шестидесятых годов предполагала, что человек должен ежедневно работать с девяти до шести (или просто отсиживать эти часы, протирая штаны), а потом ехать домой пить пиво и смотреть телевизор; творческое мышление представлялось излишним и даже вредным, подозрительно попахивало диссидентством. Пытаясь вырваться из этого порочного круга, освободиться от этой ферулы государственно-общественного идиотизма и бессмысленной регламентации, Феликс ведёт долгие разговоры о всяких смыслах с молодой женщиной Ией, но она и сама в советской стране тоже не интересует никого, кроме старого развратника, который из окна дома напротив наблюдает, как она расхаживает по комнате своей коммуналки в трусах и в лифчике. А ведь это уникальная, какая-то футуристическая женщина — блестяще образованная, острого ума и, кроме того, искренней советской убеждённости, однако советским структурам, даже и редакционно-издательским, она совершенно не нужна, и советская власть, реальная, а не декларативная власть, использует её голову так, как дурак использует микроскоп — чтобы забивать гвозди: Ия сидит в своей комнатке и, вместо того чтобы заниматься по-настоящему творческой, вдохновляющей и осмысленной, работой, переводит всякую мелкую, никому не нужную ерунду компиляционного свойства. С кем ей общаться? Со сводным братом Генкой, фарцовщиком? С обывательницей-матерью? С пустой кокеткой Липочкой, женой шарлатана-живописца Свешникова? Человека, талантливую женщину удивительной эрудиции и способностей, реально душит это болото, и автор из жалости, приёмом Deus ex machina, в финале романа отправляет её в Индию, учить индусов русскому языку (на черта он им сдался, спрашивается?), хотя в реальности такую тонкую и умную Ию убил бы головой о чугунную раковину пьяный сосед-дебил, пытаясь её изнасиловать.

Любопытно, что Кочетов тут же, как в зеркале, показывает, какой со временем стала бы молодая Ия, если бы она дожила здесь до старости. Она стала бы Жанной Матвеевной. Кто был её реальным прототипом, сказать трудно, но в восьмидесятых годах ею уже была ещё молодая тогда, в шестидесятых, Валерия Новодворская. Эпизодический образ Жанны Матвеевны — это просто перл, перл в духе классического антинигилистического романа, которому, безусловно, рукоплескал бы и сам Лесков. Эта странная одинокая тётка, социофобка, живёт в захламлённой квартире, но по части эрудиции… Предоставим слово автору: