Всеволод Кочетов и его opus magnum

Да, но почему «Чего же ты хочешь?» я называю романом воспитания? Потому что Кочетов верил, хотел верить в созидательные силы народа, молодёжи. В романе не действует ни одного партийного функционера. Почему? Потому что, как прекрасно видел автор, в жизни от них не было никакой реальной пользы, кроме вреда. В лучшем случае они только путались под ногами или трусливо помалкивали там, где надо было помочь (вспомним историю отношений самого Кочетова с Сусловым). Следовательно, по логике Кочетова, каким бы ортодоксальным партийцем он теоретически ни был, народ, тихо наплевав на эту партию, не делавшую ничего хорошего и полезного, должен самовоспитаться . (И в этом смысле этот полемический роман является, в духе Просвещения, романом воспитания.) И народ, казалось бы, действительно самовоспитался: рабочие, с которыми беседует писатель Булатов, отлично отличают мух от котлет; молодые парни с удовольствием слушают рассказы диверсанта Росса о красивой западной жизни, но дают ему отпор, когда он начинает изгаляться над военными подвигами советских солдат; такие же парни с интересом начинают смотреть на стриптиз в исполнении Порции, но здоровое, так сказать, нравственное начало не позволяет им поддаться тлетворному влиянию разложения и т.д.

Да, как и всякий верующий, Кочетов хотел действенно верить, даже веровать, но ему повезло умереть за несколько лет до перестройки.

А иначе, если бы он знал, что ему предстоит увидеть всего через десять с небольшим лет, он застрелился бы гораздо раньше.

IV. О народе, который ограбил сам себя

Некоторые современные добронамеренные охранители считают «Чего же ты хочешь?» романом пророческим, описавшим всю методику растления Западом честных и простодушных советских людей.

И ведь многие этому верят! Верят, что жвачка, джинсы и даже (о ужас!) стриптиз подтачивали «основы», как если бы жвачка содержала в себе страшный идеологический яд, а синие брезентовые штаны с заклёпками превращали всякого их носителя в антисоветчика. И эта вера почему-то жива в нашем обществе и по сей день: Путин усматривает какую-то магическую силу в «печеньках», которыми американская сотрудница угощала на Майдане украинских протестантов. Ну да, без ядовитых печенек, принятых из рук иностранки, не случилось бы никаких катаклизмов!

Ах, если бы всё было так просто!

Вся наша история свидетельствует о том, что наш благочестивый народ отравляет и уничтожает себя сам, без всякой «Порции Браун» и «тлетворной пропаганды Запада». Как сказал Мандельштам, «один ограблен волею народа, другой ограбил сам себя». Наша национальная идея — грабить самих себя без всякой помощи и без всяких пинков извне. Советское крестьянство не слушало «вражеских голосов», но с началом приватизации само, без сопротивления, продало своё ценнейшее сокровище — землю, за которую люди погибали веками — за рюмку водки, за медный грош, ни за что, и теперь эти бывшие крестьяне вытирают чужую блевотину в городских ресторанах, а брошенная ими, проданная ими за полушку отеческая земля стоит теперь миллионы, и её загаживает своими коттеджами всякая человеческая плесень.

За такой же медный грош, ни за что, за воздух «сознательные советские рабочие» (ага, «Журбины») в одночасье бросили, кинули, сдали без борьбы всю создававшуюся десятилетиями советскую промышленность — и всё ради собственной же люмпенизации и ради всё той же чужой блевотины в ресторанах.

Кочетов, как было сказано, был правоверным верующим — верующим в сознательный народ, в пролетариат, который, однако же, будем смотреть правде в глаза, ещё при его жизни совершенно разложился (что он отчасти видел и сам, но не хотел этому верить) и превратился, в лучшем случае, в приличных обывателей, для которых любая идеология, «идейность», была надоедливым и ненужным шумом. Ну и при чём здесь Порция Браун? Ну и какие неонацисты превратили Журбина в несуна и пофигиста Голиафа?

Почему Василь Быков видел разложение своих земляков, своего народа — разложение, которое этот народ совершает своими же руками, — а Всеволод Кочетов этого не замечал? По разным причинам: Всеволод Анисимович недолюбливал деревню, в которой в молодости был просто вынужден проработать несколько лет агрономом, и был, в общем, очень городским и очень «умственным» человеком: если бы ему показали реальную жизнь советской деревни даже семидесятых годов, то он, наверное, пришёл бы в ужас и понял бы, что советская власть, даже с её тракторами и транзисторами, здесь, по сути, и не ночевала, и при всей внешней идилличности и поэтичности советской деревни жизнь в ней была какой-то неимоверной дичью, от которой не зря же люди бежали в города, в которых, впрочем, тоже не было ничего хорошего.

Это с одной стороны: всегда проще обвинить Порцию Браун в растлении, которое, по сути, было саморастлением, добровольной деградацией и отупением. И именно поэтому пафос Кочетова — такой оптимистический, наигранно-оптимистический: похоже, человек добровольно, чтобы не сойти с ума, обманывал себя этим оптимизмом и иллюзией пресловутого света в конце туннеля.