Всеволод Кочетов и его opus magnum

Однако у этого туннеля нет ни конца, ни начала; это истинный бесконечный тупик, в котором, словно под действием болотных газов, неизбежно гаснет как свет христианства, так и свет советской идеи. От христианства у нас остаётся только поклонение поясу Богородицы, а от советской идеи — бюстик Ленина, обращённый в подставку для шляп.

Почему священник Туберозов из «Соборян» Лескова видел, что зло — не в нигилистах, которые приходят и уходят, а в самом народе, который никуда не уходит и во Христа крестится, но во Христа не облекается? Потому что Туберозов был наблюдательным и проницательным. Кочетов тоже был наблюдательным и проницательным, когда речь шла о том, чтобы на несколько фронтов сражаться со своими идеологическими противниками — как с «онученосцами»-пседославянофилами, так и с космополитами-либералами. Да, но когда речь заходила о перспективах и задачах, всё это уступало место оптимистическому самообману и полному туману.

V. Иллюзия воспитания, или «как одинокая пуговица в пустой жестянке»

О том, как следовало бы воспитывать народ вообще и молодёжь в частности, в романе говорится очень много, в основном устами положительных героев, ведущих пространные философические беседы, которые (свидетельствую по моим детским и более поздним воспоминаниям) велись на кухнях в интеллигентских семьях. Причём говорили совсем не о политике, а именно о том, о чём говорили герои Кочетова (что было запоздалым эхом модных в хрущёвские времена публичных диспутов, при Брежневе переместившихся в частное пространство домов). Например, интереснейшая кухонная беседа инженера Феликса с его родителями — яркое тому свидетельство. Идейно выдержанный отец Феликса, Сергей Антропович, главную опасность усматривает в беспечности советских людей (мы бы теперь сказали — в пофигизме).

Более деликатная мать, Раиса Алексеевна, больше озабочена этическими следствиями этого пофигизма — душевным и культурным убожеством и, так сказать, серостью:

— Феленька, — сказала Раиса Алексеевна, молча прислушиваясь к их разговору. — А ты мне вот что объясни. Почему ребятки нынешние, хотя и шумные, громкие, обо всём свободно рассуждающие, слов всяких нахватавшиеся, а приглядеться если, то уж больно однообразные они и неинтересные.

— Ты по ком судишь, мама?

— Ну вот у нас во дворе компания собирается, часами гогочут под окнами. Или в городе встретишь, среди дачников тоже. К тебе, бывает, приходят. Или в кино про них смотришь, занудную какую-нибудь, тоскливую картину.

На все эти тревожные замечания положительный Феликс (тоже, в своём роде, alter ego самого писателя, сторонника оптимистического технократизма) отвечает «по-научному», но, если разобраться, в совершенно руссоистском духе: