Вслед за Эмбер

После того дня я время от времени приходил к ним помочь на ферме, хотя никто меня об этом не просил. Моя помощь была очень кстати, особенно когда я таскал тяжелые грузы, иногда беря тачку. Одна среднего размера лошадь производит около восемнадцати килограммов навоза в день, то есть почти семь тонн в год! А теперь умножьте это

на количество лошадей, и вы получите общее представление о работе на ферме. Тяжелый труд! Но какой бы полезной ни была моя помощь (да, помощь не всегда бывает полезной), миссис Диринг, похоже, с трудом переносила мое присутствие, а может, ей была отвратительна сама мысль о мужчине в доме. Что эти двое пытались доказать самим себе? Что им никто не нужен? Как будто двум женщинам по плечу самим всем заправлять, улаживать проблемы и ничего не бояться? Бред! Было в этом что-то дисфункциональное: взрослая овдовевшая женщина и ее молодая дочь, снова одинокая и свободная, пытаются вдвоем вырастить ребенка. Любой посторонний решил бы, что младшая – мать, а старшая – бабушка. Либо так, либо две лесбиянки! Должно быть, люди постоянно ляпали что-то, не подумав. Правда, вокруг не было никаких людей. Кроме меня.

А еще я участвовал в кормлении лошадей, которые буянили, ржали, брыкались, бились в стойлах, чтобы быстрее получить свою порцию. Иногда было страшновато заходить в стойла к агрессивным жеребцам. Также я кормил кудахчущих кур (почти не страшно, по клевку за каждое яйцо) и даже помогал кормить младшую сестренку Эмбер. Веселая голубоглазая малышка с блондинистым пушком вместо волос (то есть лысая, по правде говоря) была похожа на миссис Диринг (что уже внушает страх). Но в ней определенно были черты мистера Диринга. Лысая головка, крепко сжатый рот и выражение упрямства на лице. Каждый раз, когда я засовывал ей в рот ложку бананового пюре, она на раз-два выталкивала его обратно языком, и мне приходилось собирать пюре с ее липкого подбородка и давать снова. Мое терпение подходило к концу (я хотел, чтобы Эмбер увидела во мне потенциального «папу», а эта негодница, ее младшая сестра, выставляла меня дураком). Но я должен был улыбаться, хочешь не хочешь.

– Ууууу, самолетик идет на посадку, открывай – это за твою старшую сестричку… а это за твоего дядю Итана!

Эмбер улыбалась, она отлично понимала, к чему я клоню с «дядей Итаном», хотя вообще-то она была сестрой, а не тетей, так что, получается, мои слова не имели смысла. Кажется, у нас все начало налаживаться, но тут ворвалась миссис Диринг и принялась сверлить меня глазами так, чтобы я понял: дети и все такое с ее дочерью мне не светят. С ума сойти

, ей лишь бы испортить всем настроение!

Однажды, когда я насыпал зерно в угловые кормушки в стойлах, а лошади по своему обыкновению бесновались, я спросил Эмбер, знает ли ее мать что-нибудь о нас. Повисло тягостное молчание, прежде чем она ответила, что нет, ничего не знает. Но затем она все-таки смущенно призналась, постоянно делая паузы: миссис Диринг думала, что я волочился за Эмбер все эти годы и теперь, когда Стюарт умер, решил, будто она снова «в строю». Мать, по ее словам, постоянно напоминает ей, что вдовство требует соблюдения приличий в течение долгого времени, если не хочешь, чтобы о тебе судачила вся округа. Трудно было сказать, что думала сама Эмбер: сначала она вела себя так, словно я могу приходить, несмотря на мнение ее матери, а потом отступила, будто признавая правоту матери. Моя кровь закипела, и, не сдержавшись, я выдал, что, ради бога, она уже взрослая, а не второй младенец ее матери!

В конце концов мне пришло в голову, что, если я заслужу расположение миссис Диринг или, по крайней мере, получу от нее одобрение, это облегчит мне жизнь. Поэтому однажды, пытаясь подлизаться, я сказал о ребенке:

– Она почти вылитая вы, миссис Диринг, только, думаю, форма головы другая и рот будто в мистера Диринга.

Но вместо того чтобы с радостью согласиться, миссис Диринг ответила возмущенным молчанием. Может, дело в том, что я заговорил о ее муже, всколыхнул нежеланные воспоминания о том, каким жестоким он бывал. Кто знает? В общем, все пошло наперекосяк.