Однажды я обнаружил ее в отключке от алкоголя или чего-то посильнее. Она лежала на животе, вытянувшись во весь рост, и по тому, как этот придурок Флинн задергался при виде меня и нервно отвел глаза, я понял: что-то произошло. В глубине души я догадывался, что он, наверное, не первый парень на борту, который воспользовался ею. Когда он быстро застегнул ширинку и снова поднял глаза, я врезал ему один раз в живот, один – в челюсть и еще раз в подбородок. Он отлетел назад и сбежал. Затем я дал Эмбер по щекам и вылил на лицо воду, чтобы привести ее в чувство, заставил встать и подвигаться, чтобы восстановилось кровообращение. Она же хотела только спать. Я оставался с Эмбер до конца той ночи. Я был единственным, кто действительно заботился о ней, и, по сути, единственным, кто был достаточно трезв. Проблема была в том, что она так много думала о своей семье, судебных делах и о том, что мир – один большой хаос, что не замечала, в каком хаосе находится сама.
На следующее утро после всего, что произошло, я не позволил ей самой ехать на ферму: она все еще была не в себе, так что у меня даже мысли не возникло отпустить ее. Я сел за руль, отвез ее к лошадям, а потом сделал сам всю работу, пока она отсыпалась. И да, ее мать ни разу не поблагодарила ни судьбу, ни меня. Напротив, она прожигала меня глазами, словно я приложил руку ко всему случившемуся.
На последней такой вечеринке, куда я пошел, меня встретил нависавший низко над водой туман и толпа почти уже окосевших людей, которые не могли связать и двух слов. Я расспрашивал об Эмбер, но в ответ получал неразборчивое бормотание, которое, судя по всему, должно было означать «не знаю». Потом я обнаружил ее на носу яхты, она курила марихуану или какую-то смесь. К тому моменту я подозревал, что Эмбер устраивает или, возможно, терпит эти вечеринки не ради людей, а скорее ради наркотиков. Мы долго молчали, а потом я спросил ее, очень спокойно и серьезно, почему она так бесцельно тратит свою жизнь. Не отвечая, она взяла меня за руку и, осторожно переступая через руки-ноги и бутылки, повела к крутой лестнице с противоскользящим покрытием, а затем вниз, в кубрик. Я думал, она собирается показать мне письмо или судебный документ, связанный с наследством.
Но она провела меня через столовую, настолько величественную, что я, возможно, и не понял бы, где нахожусь, если бы не специфический затхлый запах, как на всех яхтах. Как ни крути, лодка всегда пахнет лодкой, независимо от того, как она отделана. Внизу я разглядел футуристическую кухню и спальню, как в пятизвездочном отеле, – огромную кровать, комоды с медными ручками, – но Эмбер затащила меня в каюту поменьше. Закрыв дверь на шпингалет, Эмбер села на край кровати в форме треугольника (она идеально вписывалась в носовую часть). Кровать была застелена золотым жаккардовым покрывалом и усыпана подушками такого же цвета, настолько круглыми и блестящими, будто их отложила огромная золотая гусыня. Думаю, Эмбер, видя, как я до сих пор предан ей, наконец смягчилась. В ту ночь мы занимались сексом в каюте, но Эмбер еще не избавилась от чувства вины, поэтому позволила мне прикасаться руками только к ее рукам и ногам. Все остальное запрещено, и я должен был играть по правилам. Это ощущалось как менее интимный уровень секса, как бы иронично это ни звучало.
После я положил голову ей на грудь, чтобы послушать биение сердца. Думаю, я сделал это, чтобы попытаться стать к ней ближе, чем просто на физическом уровне. Возможно, это был слишком преждевременный жест: сказав что-то о том, как сильно и быстро бьется ее сердце, и спросив, все ли в порядке, я, наверное, привлек ее внимание к тому, что она была совсем не в порядке. Оглядываясь назад, думаю, что мне не нужно было приставать к ней с вопросами. Это произвело обратный эффект: она села, достала оранжевый спасательный жилет, словно хотела закрыться им, хотя на ней все равно был лифчик, так что какой смысл?
– Это неправильно, – сказала она низким голосом. – Прости. Я не должна была этого делать. Пожалуйста, Итан, держись от меня подальше. Пожалуйста. Перестань – любить – меня. Ты только все усложняешь.