Вслед за Эмбер

Наверняка ее поведение объяснялось общим состоянием, а не моим присутствием, – так я себе говорил, но все же беспокоился, что нечаянно расстроил ее. В смущении я рассматривал остальных, которые общались так, словно это был тоскливый светский прием на свежем воздухе. Там был бывший партнер Стюарта, тот самый Андерсон из «Ридс и Андерсон». Его я узнал, как мне кажется, по рекламным щитам, которые раньше висели по всему Окленду. Была еще девушка, с которой Эмбер однажды пыталась свести меня на двойном свидании… Кажется, Кэндис? Не думаю, что она меня запомнила, поскольку не узнала, хотя смотрела в мою сторону раз или два. А может, она просто вела себя так (девушки, которые получают отказ, часто ведут себя потом странно). Больше всего меня поразило то, что там не было никого из детей Стюарта, даже Тани, которую я ожидал увидеть. Должно быть, их отношения с Эмбер сильно испортились из-за вражды за наследство. Вдруг кто-то похлопал меня по плечу – пришла моя очередь получить крепкие медвежьи объятия от Дэнни.

Начались речи. Кэндис вспоминала смешные истории о девочках-скаутах, лагере и плоте из пустых бутылок. Выступил Дэнни. Подчеркнул, что жизнь их была не из легких и что супружеская жизнь Эмбер оказалась совершенно другой. В браке она расцвела, была «так влюблена» в Стюарта, а он так «очарован» ею, что его смерть вытянула из нее всю жизнь. Все могло бы сложиться иначе, если бы она не овдовела так рано. Он говорил, как она помогала матери, самоотверженно вернувшись к тяжелой жизни на ферме, и о последнем годе ее жизни, когда она то лежала в реабилитационном центре, то выходила из него. Его слова ранили, за ними скрывалась жестокая правда, но я стиснул зубы и молчал.

Последней с простой и ясной речью выступила мать Эмбер, держа ребенка на бедре: «Эмбер была хорошей дочерью и хорошей сестрой для старшего брата и младшей сестры, она хорошо относилась к лошадям, они были для нее как семья…» (Даже лошадей упомянула, а меня – нет.) Но она не успела договорить до конца, потому что Грейси ерзала и извивалась, запрокинув голову. Девочка хотела спуститься, хотела спуститься ПРЯМО СЕЙЧАС.

Дэнни принес миссис Диринг что-то похожее на топорно слепленную вазу с рельефным подсолнухом. Я подумал, что ее сделал какой-нибудь друг Эмбер из мира искусства. Было что-то церемониальное в том, как миссис Диринг взяла ее обеими руками, подняла несколько выше, чем обычно, и только тогда я понял, что это урна. В этот момент раздался пронзительный вой – Грейси снова захотела, чтобы ее взяли на руки. Избалованный ребенок, и миссис Диринг потакала ей, с трудом поднимая ее одной рукой. Она зашептала малышке на ухо. Все затихли, как будто вот-вот должно было произойти что-то занимательное. Что ж, собравшиеся не были разочарованы. Грейси пропищала высоким девчачьим голосом: «Я люблю тебя, Эмбел, я будю по тебе скусять!» Поднялся хор из охов-вздохов, и девочка отвернулась.

Не знаю, как выразить словами, но я надеялся в последний раз взглянуть на лицо Эмбер, хотел подержать ее руку и, прежде чем расстаться, поцеловать на прощание в лоб. Наверное, потому, что я вырос в католической семье, я считал само собой разумеющимся, что Эмбер «предадут земле». То, что ее прах будет развеян, вселило в меня чувство беспомощности. Я незаметно стоял в стороне, пока ближайшие родственники, только миссис Диринг и Дэнни, по очереди склонялись под ветвями похутукавы и высыпали прах. Это заняло некоторое время, постепенно земля покрывалась пеплом, и как будто сменилось время года: все выглядело как после снегопада в конце зимы где-то в холодных краях.

На некотором расстоянии покачивалось облако из сотни (или около того) белых гелиевых шаров, связанных в один пучок. Дэнни с бойфрендом обошли присутствующих, раздавая их. Мы отпустили шары более или менее одновременно, и они, как огромная стая, поднялись вверх. Одни держались близко друг к другу, другие постепенно отдалялись, некоторые сразу летели отдельно, повинуясь лишь собственной прихоти. Через минуту-две я уже не мог определить, какой из них мой. Прошло еще несколько минут, и шары, становясь все меньше и меньше, достигли бледно-зеленых холмов. Многие исчезли за пологими гребнями, навсегда скрывшись от наших глаз. Я еще долго наблюдал за оставшимися, даже когда они превратились в крошечные белые точки на фоне ровной синевы неба, пока они не стали еще мельче и в какой-то момент не пропали, и больше их не было видно, но еще долго я стоял и смотрел.