Вспомнить все: Моя невероятно правдивая история

В области реформы системы образования мы хотели принять закон, позволяющий избавляться от посредственных учителей. (В настоящее время таких педагогов не увольняли и не отправляли переучиваться, а просто переводили из одной школы в другую; эта чехарда называлась «танцем лимонов».) В бюджетной политике мы хотели помешать штату тратить деньги, которых у него нет, и избавиться от автоматического увеличения расходов на образование. Также мы собирались изменить систему начисления пенсий госслужащим, приблизив ее к современной программе 401 (к)[40], принятой в частном секторе. И мы хотели ослабить влияние профсоюзов на законодательную власть, потребовав от них предварительно получать согласие своих членов перед тем, как использовать свои фонды для финансирования политических кампаний. Возможно, наивно было надеяться на то, что мы сможем многого добиться, однако после первого года в губернаторской должности мой природный инстинкт требовал и дальше биться изо всех сил, выполняя данные избирателям обещания.

Эти предложения со временем стали известны как моя программа реформ. Обнародовав их в январе 2005 года, я сказал законодателям: «Друзья мои, пришло время выбирать… Я каждое утро просыпаюсь с желанием исправить дела здесь, в Сакраменто. И сегодня я вас прошу: помогите мне их исправить». Я торжественно провозгласил 2005 год годом реформ в Калифорнии. Однако в тот момент я еще не сознавал в полной мере, что моя риторика будет воспринята как нечто уж совсем неподобающее. По сути дела я объявил войну трем наиболее влиятельным в штате профсоюзам госслужащих: профсоюзам охранников тюрем, учителей и госчиновников. Те, кто слышал мою речь, впоследствии сказали мне, что это была либо безумно-блестящая стратегия, нацеленная на то, чтобы опустошить военные арсеналы профсоюзов накануне следующего года выборов, либо просто безумство — политическое самоубийство.

Я не сразу понял, какую большую ошибку совершил. Свою программу я представил так, что все профсоюзные заправилы подумали: «Ого! Это уже совершенно другой Арнольд. Нам нужно мобилизовать все свои силы». До сих пор профсоюзы госслужащих не собирались ввязываться в бой. Их можно было убедить сесть за стол и достигнуть приемлемого соглашения. Вместо этого я устроил им Перл-Харбор — дал мотивацию объединиться и начать войну.

К медсестрам, пикетирующим все мои появления на людях, быстро присоединились учителя, пожарные и полицейские. Всякий раз, когда я приезжал на какое-либо мероприятие, они уже ждали меня, с плакатами и колокольчиками, кричали и скандировали лозунги. Профсоюзы образовали коалиции вроде Альянса за лучшую Калифорнию и начали вливать миллионы долларов в рекламу на телевидении и радио. В одном ролике пожарный рассуждал о том, что моя пенсионная реформа ограбит вдов и сирот, потерявших кормильца. В другом учителя говорили, что разочаровались во мне, после того как я попытался взвалить проблемы бюджета Калифорнии на плечи детей.

Меня удивило то, как жарко проходили эти протесты, однако реформы были слишком важны, и отступать было нельзя. «Наши двери будут открыты двадцать четыре часа в сутки для любого демократа, готового сесть за стол переговоров. Однако до сих пор никто не проявлял такого желания, и мы не можем ждать до бесконечности». Я начал ответную рекламную кампанию, опровергая наиболее лживые утверждения профсоюзов и напоминая избирателям о том, что Калифорния нуждается в переменах. В одном ролике я беседовал с людьми, стоящими в очереди в кафе, и просил их «помочь изменить Калифорнию так, чтобы можно было ее восстановить».

Но если тебя заподозрят в нападках на учителей, пожарных и полицейских, твоя популярность получает хорошую взбучку. Мой рейтинг рухнул, словно сраженный наповал, с 60 процентов в декабре до 40 процентов весной. Опросы общественного мнения также показали, что многие избиратели недовольны тем, что, на их взгляд, я потихоньку превращаюсь в еще одного политикана из Сакраменто, ввязываюсь в межпартийные распри, которые в конечном счете лишь приведут к полному параличу власти.

Провозглашенная мною кампания «Год реформ» вызывала крайнее неодобрение Марии. Кеннеди и Шрайверы всегда были близки к наемному труду, и вот я предпринимал шаги, направленные против него. Мария дистанцировалась от меня. Я чувствовал перемену. Вместо товарища, который меня поддерживал, вдруг появился совершенно нейтральный наблюдатель. «Я больше не собираюсь обсуждать эти вопросы на людях», — заявила мне Мария.