Встречи и знакомства

Ну тут пошли разговоры о том о сем, я и рад, понимаете, что они ко мне с музыкой не пристают, а великая княгиня, как нарочно, тут и вспомнила.

– Все это, – говорит, – прекрасно, я и сама люблю дворянство, но привезла я вас к maman для того, чтобы она вашу музыку послушала… Извольте же играть!.. Слышите?..

Я было попробовал отнекиваться.

– Ваше высочество, – говорю, – я не могу, не смею…

– Все это, – говорит, – пустяки!.. И никакого тут «высочества» нет… Это на парадных выходах хорошо, а не в интимной беседе!.. Называйте меня просто Марья Николаевна!..

Понимаете, простота-то какая!.. Ведь старшая дочь императора, и притом его любимая дочь!.. А ослушаться нельзя…

– Не смею, – говорю, – играть, Марья Николаевна… Боюсь!..

А она схватила мою флейту и сует мне ее в руки.

– Трус вы, – говорит, – коли боитесь… А играть все-таки извольте!..

Ну что тут делать прикажете?.. Заиграл… И после каждой исполненной пьесы они обе аплодируют и «бис» кричат.

Наконец видит императрица, что я не на шутку устал.

– Давайте, – говорит, – чай пить! Мари, вели подать чаю.

Та распорядилась, и нам подали чай.

Ну уж как был сервирован чай, вы сами понимаете!

И сливки подали, и лимон, и варенье… чего тут только не было…

Угощает меня императрица, а великая княгиня взглянула на нее, покачала головой, да и заметила ей с укоризной:

– Ах, maman!.. Мосье Серж любит с ромом!..

Тут уж, понимаете, я был так растроган подобным вниманием, что прямо прослезился.

Вникните только!.. Такие высокопоставленные лица… И вдруг такое внимание!..

О том, как могла великая княгиня, ни разу в жизни не видавшая «мосье Сержа», узнать, что он «любит с ромом», оригинальный враль не рассуждал… Он повторял эту знаменитую историю без конца, и эпизод с вельяминовской флейтой, долгие годы услаждавший всю Рязанскую губернию, за смертью и самого героя, и его современников перешел в потомство, упрочив за «мосье Сержем» своего рода почетную известность.

Однажды, вернувшись с охоты, наш «мосье Серж» с сокрушением передавал о том, что он, вовсе того не желая, застрелил громадного орла.

– И представьте себе! – сокрушался он. – Так на месте и упал!.. Стона даже не издал!.. Рухнул с высоты!.. А что за орел!.. Удивленье!.. Крупный, могучий… Уж прямо царь!..

– Помилуйте, Сергей Иванович, – пробовали возражать ему более смелые слушатели, – откуда у нас, в Рязанском уезде, орлы?!

– Этого уж я вам объяснить не могу, – пресерьезно пожимал плечами рассказчик. – Я говорю вам то, что было, а уж комментировать явления предоставляю вам самим!

Малейшее проявление недоверия сильно оскорбляло смелого повествователя, и он обиженным тоном замечал:

– Ведь не выдумываю же я вам… За мной этого, слава богу, не водится!

Так, он не позволил своим соседям по имению даже усомниться в том, что у него, на границе Зарайского уезда, открылась золотоносная руда, которую он порешил «до поры до времени» не эксплуатировать, выжидая более благоприятного времени.

Что это было за «благоприятное время» и откуда взялась небывалая золотая руда, никому не удалось узнать, и Сергей Иванович только изредка возвращался к этому вопросу в минуты безденежья, со вздохом приговаривая только:

– Вот когда мы свое золото промывать будем, тогда не те разговоры пойдут!..[473]

Замечательнее всего, что его жена, красавица Марья Ниловна, сначала с величайшим порицанием относившаяся к бесцеремонному вранью мужа и сильно конфузившаяся при каждом его новом рассказе, кончила тем, что сама заразилась тою же страстью к неправде и соперничала с «мосье Сержем» в изобретении небывалых событий.

Другой не менее замечательный лгун, с которым мне одно лето приходилось очень часто встречаться, был клинский помещик Петр Петрович Алмазов, милейший человек, очень образованный, очень неглупый от природы, но до того увлекавшийся в своих бесчисленных рассказах, что, слушая его, иногда можно было заподозрить, что он прямо-таки смеется над своими собеседниками.

Несмотря на то что в то время, о котором идет речь, у Петра Петровича был уже женатый сын, бодрый и еще красивый старик не прочь был приволокнуться и в дамском обществе расточал комплименты направо и налево.

Он любил устраивать у себя в громадной зале своего обширного дома и живые картины[474], и концерты, и небольшие спектакли, которые всегда сам и ставил, и режиссировал.

Репетиции поочередно устраивались в имении то одного, то другого из артистов-любителей и самыми веселыми были те, которые происходили у Алмазова, в его роскошном селе Алмазовке.

В одну из таких репетиций все участвовавшие были уже в полном сборе; недоставало только молодой Апрелевой, красивой «молодой», незадолго перед тем вышедшей замуж.

Это была прелестная блондинка, свежая, как майское утро, и всегда необыкновенно пестро и нарядно одетая.

Запоздав и попав уже в разгар репетиции, она вбежала, торопливая, оживленная и вся раскрасневшаяся от торопливого движения.