Встречи и знакомства

Мы все встретили ее с обычным сочувствием, а Петр Петрович, положительно обвороженный ее молодой, цветущей красотою, разом объявил, что она «вдохновляет» его и что он чувствует, что «разразится» каким-нибудь мадригалом.

Молодая красавица разрешила ему «вдохновиться» и взяла с него слово поделиться с присутствующими плодами своего вдохновения.

Прошло несколько времени, прорепетирован был целый акт, в течение которого Петр Петрович, обыкновенно неотступно следивший за каждым словом, произносимым артистами, совершенно ушел в себя и оставался безучастным ко всему окружающему.

– Что, вдохновение не на шутку осенило? – осведомлялись мы, смеясь.

– Да… Да!.. Не мешайте! – серьезно останавливал он, потирая лоб и поднимая глаза к небу. – Слагается небольшой сонет, и, всякую скромность в сторону, кажется, что выйдет недурно!

Говоря это, он торопливо заносил что-то на бумагу, тщательно пряча написанное от любопытных взглядов.

– После… после, господа!.. Не мешайте!.. Дайте кончить! – озабоченно повторял он.

И когда второй акт репетируемой пьесы был окончен, он торжественно заявил, что сонет его готов.

– Прикажете прочесть? – обратился он к молодой красавице, которой посвящался импровизированный сонет.

– Прошу вашего снисхождения, господа! – обратился он к собравшейся аудитории. – Помните, что это почти экспромт, а не выношенное и сглаженное стихотворение!..

И среди воцарившегося молчания он торжественно и с пафосом начал:

Как мальчик кудрявый резва,Нарядна, как бабочка летом…[475]

Мы остолбенели и переглянулись все в глубоком, немом удивлении.

А наш поэт-импровизатор тем временем продолжал, ничтоже сумняся, декламировать известное стихотворение Лермонтова, посвященное им графине Воронцовой.

Мы еле удерживались от смеха… Так и чувствовалось, что вот-вот кто-нибудь не удержится и тогда все пропало…

Так оно и вышло.

Первой подала сигнал дочь местного предводителя дворянства Наташа Фонвизина, ближе всех знакомая с семьей Алмазовых и почти выросшая на руках у старика.

– Петр Петрович!.. Голубчик!.. Да ведь это лермонтовские стихи! – разражаясь откровенным хохотом, воскликнула она, когда он кончил.

Он не смутился.

– Неужели? – пресерьезно спросил он. – Скажите, пожалуйста!.. Да!.. Это случается!.. А стихотвореньице все-таки удалось!..

И, нимало не сконфуженный, а скорее даже польщенный тем, что он так поразительно «встретился мысленно» с великим поэтом, Алмазов в тот же вечер поднес тщательно переписанное стихотворение так удачно вдохновившей его молодой красавице Апрелевой.

Но апогеем его «деятельности» в смысле вранья был глупейший, даже кощунственный эпизод, проделанный им в то именно лето, которое мне пришлось провести в Клинском уезде, по соседству с Алмазовкой.

Во всех отраслях врал добрейший Петр Петрович… Врал на словах, врал на деле, сочинял целые романические эпизоды и до того увлекался своими собственными измышлениями, что поочередно то радовался, то сокрушался, то одобрял, то негодовал, то благословлял, то проклинал… и все это по поводу своих же собственных измышлений… Возвращаюсь к эпизоду, так сказать, короновавшему собой все подвиги Алмазова в районе его широкого, безостановочного вранья…

Однажды внезапно по всему округу разнесся сенсационный слух о явлении в Алмазовке чудотворной иконы, которую нашли рано утром прикрепленной над воротами алмазовского дома по самой средине, над аркой.

Все соседи всполошились… Народ из окрестных деревень двинулся толпами… Все несли свечи… Крестьянки, заливаясь благоговейными слезами, клали на землю у подножия иконы отрезы холста и связки ниток, составляющие, как известно, почти единственное достояние наших крестьянских женщин…

Местный священник, хотя со скрытым недоверием, все же служил беспрерывные молебны, получая за них беспрерывную мзду…

А сам счастливый владелец, сияя радостной улыбкой, важно прохаживался между оживленной толпой, благоговейно беседуя с крестьянами о великом значении осенившей его дом божественной благодати.

Так шло до тех пор, пока особым приказом местного архиерея не было положено предела этому отчасти наивному, но все же глубокому кощунству.

На поверку оказалось, что все «чудо» было устроено самим Алмазовым, с вечера подговорившим пришлых рабочих, которые с величайшими предосторожностями подошли к указанному помещиком месту, взобрались по приставленной лестнице до арки над воротами и прикрепили над нею заранее приготовленную Алмазовым икону.

Этот эпизод немало повредил добряку Алмазову в уме всех верующих людей, а таких людей в то далекое время насчитывалось еще много среди нашего русского дворянства.

К числу его «исторического» вранья принадлежал рассказ о том, как он был секундантом на дуэли между Лермонтовым и Мартыновым, которого он в негодовании своем на убийцу гениального поэта называл не иначе как «противной мартышкой».