Встречи с замечательными людьми

Без знания расположения этих памятников путешествовать по этим местам почти невозможно.

Там нет ни дорог, ни тропинок, а если они сами собой образовываются, то, ввиду резких перемен климата и сопряженных с ними заносов, очень скоро изменяются или совсем исчезают.

Из-за отсутствия указаний направления путешественник, стараясь выискивать удобные пути для возможности своего передвижения, в конце концов так закручивается, что даже помощь самых чутких компасов делается бесполезной, и передвижение по таким местам только и возможно путем установления направления от памятника к памятнику.

В дороге мы несколько раз меняли лошадей и ослов, а иногда шли пешком; нам приходилось не раз переплывать через реки и переваливать через горы, и по ощущению холода и тепла было видно, что мы часто спускаемся в глубокие долины или забираемся очень высоко.

Наконец, к концу двенадцатого дня пути, когда нам открыли глаза, мы увидели себя в узком ущелье, по дну которого текла небольшая речка, окаймленная берегами с богатой растительностью.

Как оказалось, тут был наш последний привал.

После еды мы двинулись в путь уже без повязок.

Мы ехали на ослах вверх по течению реки, и через полчаса пути по ущелью перед нами открылась небольшая долина, окруженная высокими горами.

Справа от нас и впереди, немного влево, виделись снежные вершины гор.

Пересекая долину, после одного из поворотов, с левой стороны из-за холма мы увидели вдали у косогора какие-то строения.

Подъехав ближе к этим строениям, мы различили нечто, по виду схожее с крепостными сооружениями того типа, какие можно встретить в меньшем размере на берегах Аму-Дарьи или Пянджа.

Все эти строения были обнесены сплошной высокой стеной.

Наконец, мы въехали в первые ворота, где нас встретила какая-то старуха, которой наши проводники что-то сообщили, после чего сейчас же уехали обратно через те же ворота.

Мы остались с этой старухой, и она не торопясь отвела нас в одно из небольших помещений вроде келий, расположенных вокруг дворика, и, указав две стоящие там постели, тоже ушла.

Скоро к нам пришел очень почтенный старик и, нас ни о чем не расспрашивая, стал на тюркском языке очень любезно разговаривать с нами так, как будто мы были его старые хорошие знакомые. Он указал нам, что где лежит, сказал, что на первое время пищу нам будут приносить сюда, и уходя посоветовал нам отдохнуть с дороги, а если не устали, то выйти и погулять по окрестностям – словом, дал нам понять, что мы можем жить как нашей душе угодно.

Так как мы действительно с дороги очень устали, то решили немного отдохнуть и прилегли.

Я заснул как убитый и проснулся только от стука, производимого мальчиком, принесшим посуду, самовар с зеленым чаем и утреннюю еду, состоявшую из теплых кукурузных лепешек, овечьего сыра и меда.

Я хотел расспросить мальчика относительно места, где можно было бы искупаться, но, к сожалению, оказалось, что он ни на каком языке, кроме языка пшензов, не говорит, а я на этом своеобразном языке, за исключением нескольких ругательных слов, ничего не знал.

Когда я проснулся, Соловьева в комнате уже не было, и он вернулся минут через десять.

Оказалось, что он тоже крепко заснул с вечера, проснулся поздно ночью и, боясь обеспокоить кого-нибудь, сперва тихо лежал и зубрил тибетские слова, а с восходом солнца вышел посмотреть окрестности, но когда намеревался выйти из ворот, его окликнула какая-то старуха и жестом позвала в домик, находившийся в углу дворика.

Следуя за старухой, он, по его словам, подумал, что наверно запрещается выходить, но когда он вошел в ее домик, то оказалось, что эта добрая старуха просто хотела дать ему напиться парного молока и, напоив его, даже сама помогла ему открыть ворота.

Так как никто к нам не приходил, мы, напившись чаю, решили пойти погулять и посмотреть окрестности.

Прежде всего, мы обошли эту со всех сторон высокой стеной огороженную местность.

Кроме входа, через который мы попали внутрь этих строений, имелся еще и другой, поменьше, с северо-западной стороны.

Всюду царила жуткая тишина, нарушаемая только издали приходящим монотонным шумом какого-то водопада и иногда чириканьем каких-то птиц.

Стоял жаркий летний день; в воздухе было душно; ничего не хотелось, и нас совершенно не интересовал окружающий величественный пейзаж, только шум водопада, как бы зачаровывая нас, притягивал к себе.

Не сговариваясь, мы с Соловьевым автоматически подошли к самому водопаду, который впоследствии стал любимым нашим местом.

Ни в этот, ни на другой день к нам никто не заходил, но аккуратно три раза в день приносили еду, состоявшую из молочных продуктов, сушеных фруктов и рыбы – чернопятнистой форели, да чуть ли не каждый час меняли самовар.

Мы или лежали на своих постелях, или отправлялись к водопаду, где под монотонный шум его зубрили тибетские слова.