Встречи с замечательными людьми

За все это время мы ни у водопада, ни по дороге к нему никого не встретили, только раз, когда мы там сидели, проходили мимо четыре молодые девушки, которые, увидев нас, тотчас же свернули в сторону и, пройдя леском, вошли в замеченную нами раньше калитку, находившуюся на северо-западной стороне.

На третий день утром, когда я сидел в укромном углу у водопада, а Соловьев от скуки что-то мудрил, определяя каким-то ему известным образом, посредством палочек, которые он тут же нарезал, высоту возвышавшихся перед нами снежных вершин, вдруг прибегает к нам мальчик, приносивший нам пищу в первый раз, и подает Соловьеву записку в виде сложенного листа без конверта.

Взяв ее в руки и видя написанную по-сартски надпись «Ага-Джоржи», Соловьев с недоумением передал ее мне.

Когда я развернул записку и узнал почерк, то у меня даже в глазах помутилось, так это было неожиданно.

Это был хорошо знакомый мне почерк самого дорогого мне в жизни человека – князя Любоведского.

Записка была написана по-русски, и содержание ее было следующее:

«Дорогое мое дитя! Я думал, что со мною случится удар, когда я узнал, что ты здесь! Я сокрушаюсь, что не могу тотчас же броситься обнять тебя и должен дожидаться, пока ты сам придешь ко мне. Я лежу в постели, все эти дни не выходил, ни с кем не разговаривал и только сию минуту узнал, что ты здесь. Ах, как я рад, что скоро увижу тебя! Я рад этому вдвойне, ибо то, что ты попал сюда сам, без моей и без наших общих знакомых – а то бы я знал – помощи, доказывает мне, что за это время ты не спал. Скорее приходи, обо всем поговорим. Я также узнал, что ты здесь с товарищем. Хотя я не знаю его, но буду рад обнять и его, как твоего друга!»

Не прочитав и до половины записки, я уже бежал, махая Соловьеву, чтобы он скорее шел.

Я бежал, еще не зная куда, на лету дочитывая записку.

Сзади меня бежали Соловьев и мальчик.

Прибежав в первый двор, где мы проживали, мальчик повел нас во второй двор и показал нам келью, где лежал князь.

После радостной встречи и объятий князь, удовлетворяя мой вопрос, рассказал, как он заболел.

– До этого, – сказал он, – я чувствовал себя последнее время очень хорошо. Недели две назад после купания я стриг себе ногти на ногах и, по-видимому, незаметно для себя срезал слишком глубоко, после чего, гуляя по обыкновению босиком, очевидно, занозил себе этот палец, и он стал болеть.

Вначале я не обратил внимания на это, думая – пройдет; но становилось все хуже и хуже, и наконец палец стал гноиться, а неделю тому назад появился сопровождавшийся даже бредом жар, все время увеличивавшийся и заставивший меня слечь.

Как теперь братья говорят, у меня было заражение крови, но теперь опасность миновала и я чувствую себя хорошо.

Но довольно обо мне. Ничего… скоро поправлюсь. Расскажи скорее, как ты попал сюда, каким чудом?!.

Я вкратце рассказал о моей жизни за последние два года, в течение которых мы с ним не виделись, о случайных, за это время, встречах, о моей дружбе с дервишем Богаэдином и о последовавших за этим происшествиях, и как я наконец очутился здесь.

А потом спросил его, почему он так внезапно исчез из виду и почему за все это время ни разу от него не было никаких известий, и он заставил меня мучиться неизвестностью и под конец постепенно, с горечью в сердце примириться с мыслью о потере его навсегда. При этом рассказал ему, какие я заказывал по нем, не жалея денег, панихиды, не веря вполне в их действительность, но на всякий случай, авось это ему может пригодиться.

На заданный мною под конец вопрос, как он сам сюда попал, князь рассказал следующее:

– Еще тогда, когда мы в последний раз встретились в Константинополе, во мне начиналось какое-то внутреннее томление, нечто вроде хандры.

По дороге на Цейлон и в последующие затем полтора года эта, так сказать, «внутренняя-хандра» постепенно во мне вылилась, как бы сказать, в «беспросветное-разочарование», вследствие чего внутри меня образовалась какая-то пустота и оборвались все интересы, связывавшие меня с жизнью.

Когда я приехал на Цейлон, то там вскоре познакомился с известным буддийским монахом А., и результатом частых взаимно-искренних разговоров и было то, что я с ним организовал путешествие вверх по течению Ганга с особой всепредусматривающей программой и с детально разработанным маршрутом, в надежде на этот раз наконец выяснить те вопросы, которые, как оказалось, одинаково со мною волновали и его.