Встречный огонь

Однако сваты продолжали упрашивать:

— Здесь он, с нами пришел. Сидит вон там в проулке на скамеечке. Может, позовете дочку?..

Мать сходила за Бутид-Хандой. А старики позвали жениха. И вот Бутид-Ханда встретилась с ним.

Сели они вдвоем за стол в избе и повели с глазу на глаз беседу. Он стал рассказывать о своей горькой жизни, о том, как тяжело ему управляться с детишками, которые без матери совсем оплошали — ни чистых рубашонок у них, ни горячей стряпни… Бутид-Ханда, слушая его, прослезилась. Ребятишек стало жалко. А он продолжал:

— Кто ко мне пойдет? Пятеро детей у меня. Да и года мои немолодые. Обижать я не буду, лишь бы за детишками приглядывала…

Бутид-Ханда уронила голову на стол и заплакала: так вот какой участи она дождалась! А как же ее маленький Бадарма?

— Со мной не пропадешь… Я зарабатываю неплохо, и все у нас есть. Ребенок твой самым младшим будет из всех. — Он по-отечески положил ей на плечо руку: — Не плачь. Раз уж мы с тобой такие несчастные…

Бутид-Ханда сбросила его руку с плеча и встряхнула головой.

— Хватит! — сказала она резко. — Я счастлива, и, кроме сына, мне никого не нужно. Понимаете? Никого!

Так ни с чем и уехали сваты…

8

Горела тайга… Бурый дым, клубясь, валил над горными вершинами Чесаны. Солнце померкло в этой завесе.

Гатаб устроился в кабине трактора: уж отсюда его никто не вытащит! Вот только шумно ехать на таком гремучем чудовище — уши словно мхом заложены. Тарахтит да тарахтит. Слова не скажешь… Да и о чем говорить? Трактористу не до разговоров. Сидит угрюмый, на рычаги какие-то нажимает. А Гатаб смотрит слезящимися, но еще зоркими глазами вперед:

«Вот беда так беда… Не дошел бы огонь до Хулэрэгты… Богатая это гора».

С давних пор колхозники на Хулэрэгте заготовляли строительный лес. Сосны там прямые и высокие, с маслянистой желтой корой, ровные, как мачты — ни одного сучка от комля до самых верхушек. Много же лет они тянулись вверх под палящим солнцем и дождями, если стали такими высокими. Смолоду окрепли. Что им снега да метели! Зной и холод прокалили их насквозь, а вот против огня не устоят… Да разве тут усидишь дома?

Гатаб, между прочим, собирается дойти до обоо[8], если ноги выдержат. Обоо — самое высокое место на горе Хулэрэгте. Там, среди каменных глыб, разбросанных как попало, стоит одна старая-старая сосна. Ветки ее обросли мхом и лишайником. Хорошо под этой сосной читать молитвы. В прежние годы там Соржо-учитель, рыча как лев, громыхая подобно Лу — сказочному зверю, приводил в трепет иноверцев. Да и Хасаран-лама и другие знаменитые ламы Эгетуйского дацана[9] молились там. Давно уж никто не ходил туда. И молитвы забыли. Когда Володя еще учился в городе, старый Гатаб Дамбаев, бывало, соберет стариков и старушек и дрожащим напевным голосом начинает читать, подражая Соржо-учителю, древние молитвы. И все его слушали. Старик гордился, что удостоен такой чести… Еще бы. Ведь никто никогда не слыхал, чтобы Гатаб пьянствовал, занимался гаданием или шаманил, как это прежде делали ламы. Он был степенный старик и самый мудрый среди своих белоголовых сверстников.

«Надо вспомнить молитвы, — думал он, — может, бог отведет от тайги огонь или дождик на землю пустит…»

За пазухой у Гатаба старый, пожелтевший от времени молитвенник, в сумку старательно уложены и другие неизменные атрибуты молебствия. «Только бы старики пришли, хотя бы трое-четверо, — думал Гатаб. — Главное, чтобы Володя их не заметил, а то ведь обязательно вернет. Молодежь давно уже вышла из повиновения. Греха никто не страшится, потому что не верят они в загробную жизнь, молодые-то. У них все здесь, на земле. Ну, ничего… Придется за них прощения попросить. Оттого, что помолюсь, хуже ведь не станет…»

Утешая себя наивной верой, Гатаб ежился в неуютной, тесной кабине и с болью поглядывал на лес.

9

Бальжинима и Володя отправились верхом — надо было решить на месте, как лучше распределить силы для отпора наступающему огню. Они были уже далеко, когда из Ганги вышли грузовые машины с людьми и следом за ними два трактора.

Проселочная дорога была вся в ухабах и рытвинах. Машину подбрасывало на каждой кочке, устоять в кузове было невозможно. Из-за шума и ветра, рвущегося навстречу, и от бешеной тряски не разобрать было, кто о чем говорит, да это и не имело значения для Балбара. Он сидел, привалившись к борту, набросив на плечи вельветовую куртку, и все думал о своем.

«Захочет ли встретиться со мной Дарима? Может быть, и ни к чему эти встречи?» И тут же сомневался: «Нет, обязательно надо встретиться. Поговорить, сказать все, что думаю о ней. А что сказать? Неверная, мол? Так кто из нас порушил эту веру? Изменила? Ведь любили друг друга… А сейчас чужие. Для кого я берег ее? Чего ждал? Не простит она меня ни за что. Только бы выслушала… И что я связался тогда с этим городским жуликом, дурак? Все бы обошлось, конечно, если бы Евсей углядел раньше, заставил бы ссыпать зерно в амбар — и все. А то ведь заметил, когда уже отъехали… Все равно мог бы шума не поднимать. Ну ничего, я еще вспомню ему…»