Вторая березовая аллея

Сидение в очереди к доктору Горячкову (и к другим докторам) происходит без воздействия внешнего мира. Даже ближайший мир, шагов сорок до порога — Каменный остров, разлетье, щебет птиц, пахнет скошенной травой — туда никто не выходит. Чтобы отметиться в очереди: я за вами, вы за мной — и иди подыши. Так нет, все сидят, полууснувшие, погруженные в себя. Отсюда как будто нет выхода. Здесь последний зал ожидания, перед оглашением приговора, кому куда.

Поодаль сидит старик со знакомым Аникееву лицом. Аникеев припоминает, каким старик был лет сорок тому назад. Точнее, сорок четыре года... Он тогда вел семинары по политэкономии социализма, в университете, при Сталине. Лицо старика характерно тем, что верхняя губа непосредственно переходит в нос, без того надгубья, где вырастают усы. Политэконом запомнился Аникееву, в ту пору студенту, каким-то личным отношением к девизу близкого коммунизма: от каждого по способностям, каждому по потребности. Эконом толковал девиз не как мечту человечества, объяснял на примерах: лица в высоких должностях, министры, первые секретари обкомов, председатели облисполкомов — уже сегодня получают по потребности, то есть живут в коммунизме. Все другие к ним приближаются постепенно. Выше рангом министров эконом не брал, по-видимому у него не было точных данных. Идея постепенного приближения широких масс к министрам в получении по потребности — воодушевляло политэконома, как будто он сам ее вывел, его бледное изможденное лицо великомученика идеи розовело.

«В общем, так и вышло, — подумал Аникеев, — парторги, политруки, преподаватели марксизма, младшие научные сотрудники, будь то Бурбулис или Шахрай, хлынули во власть и получили сверх всяких потребностей. Не говоря о тех, кто прихватил социалистическую собственность — ничью, — у кого в руках крантики от нефтепроводов, шифры банковских сейфов, пакеты акций и прочее, нам неизвестное. О широких массах и чьих-то способностях, чтобы отдать их на общее благо, речь не идет. Потребности перекрыли способности. Мы — общество потребления. Потребляем. Нас с ветераном политэкономии социализма тоже употребили. Нам оставили онкологический диспансер на Второй Березовой аллее...»

Они в одно время встали и вышли в заполопшо цветущий мир, в разлетье, на Каменный остров, где, бывало, проводил лето с семьей Александр Сергеевич Пушкин. То есть, вышли порознь, закурили, один пускал дым в одну сторону, другой — в другую. В вестибюле Аникеев прочел краем глаза: «Борьба с табакокурением — дело трудное, но выполнимое». Он пробовал выполнять, но смотреть по телевизору «Новости» или «Вести» без табакокурения не мог, нервничал. Ведущие врали, лицедействовали; доводилось до сведения число жертв, трупов за сутки, как раньше число скошенных гектаров или тонн выплавленной стали. Аникеев закуривал, закруживалась голова, трепыхалось сердце, прорезывалась боль внутри, требовала к себе внимания.

Доктор Горячков — молодой, загодя улыбающийся. Принимать раковых больных (или мнящих себя таковыми) с постной миной — это уже перебор. Рядом с доктором меддевица в белом халате, намазанная, жующая, со злыми глазами.

В прошлый раз доктор взял у Аникеева из нутра, из того места, где опухоль, толику плоти, на предмет выявления раковых клеток, есть или нет. Теперь доктору надлежало огласить пациенту приговор. Он долго читал заключение лаборатории, хотя, Аникеев видел, в нем было несколько строк, собственно, химическая формула.

Доктор сказал неизвестно кому, не глядя на пациента:

— Я не могу это взять на себя.

Потом Аникееву:

— У вас нет ничего плохого.

Аникеев не понял доктора, не полностью понял, переспросил:

— Нет плохого — это значит есть хорошее?

Доктор Горячков весело рассмеялся:

— Это в ваших руках, будете себя хорошо вести, все будет хорошо.

Меддевица стреканула по Аникееву злыми глазами.

— Придете десятого, — сказал доктор, — вас посмотрит заведующий отделением.

«У меня нет ничего плохого до десятого, — подумал Аникеев. — Да, десятого мне скажет что-нибудь другое другое лицо. Доктор Горячков не хочет это брать на себя. У меня отсрочка до десятого».

Он вышел наружу. Но уйти со Второй Березовой аллеи, уехать ему еще не хотелось. Что-то надо было запомнить, сказать, какие-то несказанные слова будто витали в воздухе, доносились к нему из эфира. Он сел на скамейку. Тотчас к нему подсел старичок, похожий на всех пациентов доктора Горячкова. Похожий на самого Аникеева. Быстро заговорил:

— Что они пункцию берут, это еще ничего не значит. Вот когда взрежут, кусок мяса из опухоли возьмут, гистологию сделают, тогда уже точно...

— Я знаю, — сказал Аникеев.

Старичок подхватился, слинял.

Аникеев сидел на скамейке. Курить не хотелось. Слова приходили в сознание из эфира, в ушах отдавался их звук. Аникеев складывал слова в строфы, утешался — словами: