Вторая березовая аллея

Назавтра Володя добил ИНТЕРЕСНУЮ КНИГУ, положил на тумбочку Аникееву. Это был Джек Лондон: «Морской волк» и «Белый клык». Аникеев погрузился в чтение. Джек Лондон отвлекал от боли и процедур, то есть захватывал — авантюрой, сюжетом, философией жизни, той силою жизнестойкости, — когда хочешь порой лапки кверху, сдавайся. Аникеев подумал, что лучшего чтения после операции и не сыщешь. Это было известно и дагестанцу Володе (хотя он и не знал, кто такой Джек Лондон), мусульманину, виртуозному матерщиннику и ловкому торгашу.

Доктор Шершнев относился к Володе ласково-покровительственно, и на обходе сказал:

— Когда пришел, говорил: яйца режьте — а теперь что же, передумал. Все, тебя можем завтра выписать. Еще раз к нам попадешься, смотри, отрежем.

Взвинченный, нервный, хамоватый Володя стал мягонький, тихий, попросил доктора:

— Не надо резать. Еще пригодятся. Выписывайте. Хватит здесь ошиваться. Моя баба ремонт начала делать в квартире. Надо помочь.

Назавтра Володя выписался.

Аникеев учился ходить и всему другому, стать тем, кем он был до операции. Да нет, теперь он другой. А какой? — Аникеев пока не знал. Чувство выздоровления — избавления от неволи недуга было в нем так же сильно, как у героя «Морского волка» Хэмпа, когда он освободился от железной хватки Волка, построил дом на острове — два дома: для себя и для им спасенной прелестной пассии — английской поэтессы...

На десятый день после операции, поправляя очки вздергиваньем носа кверху, глядя поверх очков в потолок, доктор Шершнев сказал Аникееву:

— Мы вас можем выписать в среду. — Помолчал с минуту. Аникеев ждал, что доктор скажет еще. — Если хотите, можете полежать.

В двойственном предложении доктора Шершнева первое явно перевешивало второе. «Больнице надо избавиться от меня, освободить место для выгодного клиента», — так понял доктора Аникеев. Однако переспросил:

— Ну, а вы-то, доктор, как думаете, что лучше, полежать или выписаться?

Доктор Шершнев пожал плечами.

Аникеев прислушался к себе: «Доберусь ли до дома?» Ясного ответа не расслышал. Сказал:

— Ладно, выписывайте.

Доктор Шершнев коротко взглянул на сговорчивого больного сквозь очки.

— Через недельку позвоните, будет результат гистологии. Я думаю, у вас ничего худого нет, но последнее слово за гистологией.

Аникеев засобирался домой. Что еще оставалось, так это подарить гвоздику очень красивой сестричке Юле. Или, может быть, розу? Нет, розу дорого. Гвоздику... Накануне операции Юля брила Аникееву — наголо, дочиста — все то, что ниже пупка, где будут резать. Тупой безопасной бритвой скоблили, должно быть, многих до Аникеева. Юля притомилась, попеняла больному, правда, без раздражения:

— От вас волос, как в парикмахерской.

Аникеев посочувствовал Юле:

— А ты отдохни.

Какой-либо неловкости перед очень красивой Юлей он не испытывал: Юля готовила его к операции; порога застенчивости или еще чего-нибудь между ними быть не могло. Юля его провожала как бы в полет на неведомую планету.

Перед выпиской Аникеев купил гвоздику, отнес ее Юле на пост, сказал загодя приготовленную фразу. Что сказать Юле, он придумывал долго. Остановился на самом коротком:

— Ты меня провожала в полет.

— Я знаю, — сказала Юля.

Через неделю Аникеев позвонил доктору Шершневу. Доктор сказал: «У вас нет ничего худого».

Аникеев вдруг понял каким-то нутряным самопониманием, то новое в нем, кем он стал. «Я был раковый больной, — напомнил он себе, — состоял на учете в онкологическом диспансере, на Второй Березовой аллее. Теперь я снялся с учета».

По телевизору сказали, что вновь избранному Главному человеку будут делать операцию. Аникеев пережил мгновенное восхитительное превосходство над Главным: «Тебе будут делать, а мне уже сделали. Я остался живой».

Он уехал на дачу, по дороге купил в Удельной пирог с капустой. На даче напился чаю, сел на крылечке, закурил, стал ждать, когда придут слова — из эфира. Слова пришли:

Предзнамения грозны.Вздохи буден легки.Я вернулся под сосны.С чаем ем пироги.