Второе право на счастье (СИ)

  Наконец упираюсь во что-то руками. Стена. Надо попытаться сесть, может так станет легче дышать. Кое-как подтягиваюсь и потихоньку поднимаюсь чуть выше. Кажется, становится только хуже - к удушью добавляется мучительная тошнота, выворачивающая, до рези в желудке, но никак не могущая вырваться наружу. Невыносимо и бессмысленно.

  Все пропитано болью. Она иссушила дыхание, сковала мышцы, исполосовала кожу, крадется по венам, по тонким капиллярам, отравляя каждую клеточку моего тела.

  Лучше расслабиться, позволить тьме растворить меня в себе, не жить, не бороться, потому что слишком больно, слишком страшно. Стоит только принять небытие и мои страдания закончатся. Я слишком слаба, я сломлена, я устала. Внутри гудит натянутая струна, которую кто-то невидимый с упорством маньяка натягивает все туже и туже. Я не могу больше, не могу!

  Невыносимо умирать в темноте, тишине и одиночестве. И я решаюсь завести последний разговор с единственным собеседником, что мне остался.

  - О Смерть... милосердная... несущая избавление от страданий... очищающая душу... дарующая покой и свободу... Я смиренно отдаю себя в руки твои... препоручая мое тело... мои силы... и мою жизнь.

  С каждым словом, исторгнутым из груди хриплым шепотом, перемежающимся тяжелым, сбивчивым дыханием, мне становится хуже. Нет больше никакой меня, нет, и не хочу, чтобы было, однако агония все тянется и тянется.

  Тьма сгущается и давит, тишина залепляет уши и вдруг, как легкое дуновение, как шепот ветра откуда-то издалека:

  - Принимаю...

  Струна внутри меня лопается с гулким стоном и вдруг воздуха становится так много, что я снова едва не задыхаюсь, пытаясь им наконец надышаться. Пусть он пропитан ароматом лилий и на губах остается сладковатый вкус крови, главное - он есть. Я даже начинаю что-то видеть вокруг себя. Смутно, будто сквозь текучую темную дымку, но вижу.

  Крупная плитка на полу, какие-то кривые темные полосы на ней. Дальше все расплывается. Что-то светлое в паре шагов. О, я в санузле, а это унитаз. Как только я это понимаю, меня тут же скручивает от потребности очистить желудок. Сколько могу подползаю, а потом наваливаюсь на него всем телом и наконец-то избавляюсь от прожигающего внутренности комка внутри. Меня долго и мучительно тошнит какой-то омерзительной черной субстанцией с травянистым пряным привкусом, маслянисто стекающей по белым стенкам.

  Но все проходит, даже это, и мне становится чуточку легче. Надо найти в себе силы встать, смыть этот ужас, умыться. Пробую опереться на руки, но тут же шиплю от боли - все ладони и предплечья изрезаны стеклом, кое-где поблескивают осколки. И кровь какая-то странная, темная, такое впечатление будто под кожей змеится сама чернота, наполняет каждый сосуд, каждый кусочек плоти, пульсирует, перемежаясь мертвенной бледностью. А, неважно. Надо постараться вытащить битое стекло, иначе я даже встать не смогу.

  Какие изможденные пальцы, ничего не могут ухватить. И запястья такие тонкие, будто вот-вот сломаются. Я что, в коме полгода провалялась? Стекляшки с тонким звоном ударяются о белый фаянс и тонут в черном зеве.

  Потихоньку поднимаюсь, тяжело опираясь на край унитаза. О нет, еще колени. Но на них сил уже нет, надо звать кого-нибудь на помощь. Странно, в кино обычно показывают коматозников всех обвешанных проводами, датчиками и лишь только они подают признаки того, что наконец приходят в себя, как к ним тут же спешат врачи, медсестры. А я давно очнулась, добрела до санузла, что-то разбила, наверняка с немалым грохотом, и никого.

  Вот и раковина, смесители, правда, дурацкие, еле справилась, и вода только холодная. Раны на руках жжет, но зато вышли самые мелкие кусочки стекла. Чернота продолжает бродить под кожей будто живая, толчками выходит из порезов. Наклоняюсь, чтобы наконец сполоснуть лицо и тут в раковину с плеча соскальзывает длинная белая прядка. Э, что? У меня волосы были сантиметров пять максимум. И я шатенка. То есть, после того как меня сбила машина, я провела в коме никак не полгода, а гораааздо больше. Исхудала, поседела. Что еще? Даже страшно смотреть в зеркало.

  Оно висит сбоку от раковины, зато большое, в полный рост. Ну и ноги, не ноги, а спички с мосластыми коленями, тоже все в сеточке пульсирующих черных вен и сосудов. Рубашка... Они что, в сиротском приюте нашли это рубище? Допустим все в крови, драное, это я сейчас постаралась, но явно же не по росту, как перешитое, ткань вытерта до прозрачности. Коматознику, конечно, не полагается нарядов haute couture, но ЭТО! В какую богадельню я попала?!

  Никак не решусь взгялуть на свое лицо, это по-настоящему пугает. Наверное, я превратилась в высушенную сморщенную беззубую старуху. Ладно, начну с волос. Шарю рукой за спиной и где-то на уровни талии нащупываю увесистые пряди, перекидываю всю гладкую блестящую массу через плечо. Белые, чуть серебристые, как будто полупрозрачные. Надо же, красивые.

  Может и с лицом все не так ужасно?

  Опираюсь на стену у зеркала, собираюсь с духом. Я была готова к чему угодно, но не к этому.