Второго Рима день последний

– Твоё счастье, что на тебе не настоящие рыцарские доспехи с тайными замками от головы до пят. Те замки такие хитрые, а сталь такая твёрдая, что невозможно зарубить рыцаря, даже если он упадёт с коня и беспомощно лежит на земле. Под Варной туркам и молотом не удавалось разбить доспехи на некоторых немецких рыцарях.

– Как много ты знаешь,– нежно прошептала она. – Как много ты видел. Но у женщин тоже есть свой панцирь. Замки на нём не сможет открыть даже самый сильный мужчина, если она сама того не захочет. Скоро в этом убедятся турки. Но таких женщин немного.

– Только ты одна,– произнёс я дрожащим голосом. – Только ты одна, Анна Нотарас.

Зная о своей красоте, она извивалась и гнулась, освобождаясь от тесного панциря, и была ловка как юноша.

– С остриженными волосами ты похожа на стройного юношу, и всё же, сейчас ты прекраснее, чем когда-либо.

– Я не юноша,– ответила она, продолжая кокетничать. – Или ты не видишь?

От орудийного выстрела стена вновь задрожала. Она обняла меня за шею обнажёнными руками.

– Не обращай внимания на пушки, любимый. Я тоже не буду их бояться. Наслаждайся мною, как я наслаждаюсь тобой. Огоньки наших жизней уже догорают. Смерть долга, а любовь без тела – не полная любовь.

Но любовь наша была горька как соль, которая опаляет губы и усиливает жажду. И мы обнимали друг друга вновь и вновь с неослабевающим желанием. В каменной комнате, наполненной запахами кожи, прогорклого масла, пороха и пропотевшей одежды, мы любили друг друга, в то время как смерть крошила в пыль камень за камнем стену над нами. И всё же, наша любовь была не только плотской, ведь каждый раз, когда я смотрел ей в лицо, я видел её глаза, распахнутые, доверчивые и близкие. Я чувствовал, что через эти глаза мой взгляд словно пронзает земную бренность.

– Я вернусь, любимая,– шептал я. – Я вернусь когда-нибудь в мир пространства и времени, чтобы найти тебя опять. Люди, страны и народы меняются и исчезают, но из каменных руин глаза твои однажды будут глядеть на меня как бархатистые коричневые цветы. И мы снова обретём друг друга.

Улыбаясь, она ласкала мои плечи и шею. Слёзы страсти текли по её распалённым щекам.

– Мой бесценный,– сказала она. – Может, и нет ничего кроме этой жизни. Может, есть только это мгновение. Но и его достаточно. Я счастлива. Я полна тобой. Я это ты. Легко и прекрасно умереть после любви.

Она осмотрелась в сводчатой комнате, освещённой мигающей лампой, и сказала:

– Как красиво! Как красиво вокруг! Так красиво ещё не было никогда.

Отдыхая уставшими губами на её тёплом плече, я подумал, что должен открыть ей свою тайну. Сейчас эта тайна показалась мне мелкой и несущественной…. Но я не мог, не хотел скрывать от Анны ничего. Поэтому я сказал:

– Любимая, когда я появился на свет, моя мать сжимала в руке кусочек порфира. Я рождён в пурпурных башмаках. Теперь я могу тебе открыться, потому что это уже ничего не изменит в наших отношениях.

Она быстро приподнялась на локтях и пристально посмотрела на меня расширенными глазами.

– Я рождён в пурпурных башмаках,– повторил я. – Мой отец был родным братом старого кесаря Мануэля. Моим дедом был кесарь Иоанн. Тот самый Иоанн, который уехал в Рим, а потом в Авиньон, отрёкся от веры и признал Папу. Но он не впутал в это дело свой народ и церковь. Он поступил так, чтобы Папа в глубокой тайне обвенчал его с венецианкой, которую он полюбил. Ему было тогда сорок лет. Сигнория оплатила его долги и вернула ему оставленный им залог – сокровища Византийской короны. Папа и Венеция обещали ему также поддержку Запада и крестовый поход. Но его сын Андроник восстал против отца. А когда и Запад его обманул, он был вынужден заключить договор с султаном и назначить наследником трона своего младшего сына Мануэля. В сущности, единственным законным наследником был мой отец. Поэтому Мануэль послал своих ангелов найти и ослепить брата. Ослеплённый, мой отец уже не хотел жить и бросился со скалы за папским дворцом в Авиньоне. После его смерти злотник, у которого он хранил свои бумаги и состояние, обманул меня. У него до сих пор находятся документы, которые доказывают моё происхождение. Насколько мне известно, папская Курия и венецианская Сигнория знают о моём существовании, хотя и потеряли меня из виду. Я базилевс, но не жажду власти. Власть не для меня. И всё же, я имею право умереть на стене моего города. Понимаешь ли ты сейчас, почему я должен свершить предначертанное мне судьбой?

Потрясённая, она пристально смотрела на меня. Потом медленно провела кончиками пальцев по контуру моего лица. Я уже не брился как раньше, когда старался изменить свою внешность, и позволил бороде расти свободно.

– Теперь ты веришь, что всё происходящее имеет свой смысл?– спросил я у неё. – Я должен был встретить тебя и твоего отца, чтобы побороть последнее искушение. После того, как Константин огласил Унию, я мог позволить всем узнать себя и с помощью твоего отца поднять народное восстание в городе, сдать его султану и править в нём как кесарь-ленник. Но достойно ли это моего происхождения?

Она сказала с упрёком: