Второй шанс для Кристины. Миру наплевать, выживешь ты или умрешь. Все зависит от тебя

Мы поднялись наверх, в комнату Лилианн и Стуре. Там были белые стены, белая кровать, накрытая розовым пледом, розовые шторы на больших окнах и белые платяные шкафы. Красивая комната для взрослой принцессы. Через комнату мы вышли во внутренний двор – просторный, с аккуратно стриженным газоном. Там же стоял маленький стеклянный домик, какое-то неизвестное мне колючее дерево и серебристая ель. Я никогда прежде не видела таких деревьев. Лилианн и Стуре повели меня через газон к дальней части двора, и Стуре указал на большой белый прямоугольник. Я не знала, что это такое, но было очень похоже на бассейн. Я показала на него и сделала несколько движений руками, как будто плаваю. Я не стала дожидаться, пока Стуре подтвердит мою догадку – мы ведь были богаты, а во всех богатых домах есть бассейн. Я припустила к нему и уже готова была прыгнуть, как вдруг сильные руки подхватили меня и поймали буквально в середине прыжка.

Стуре отдернул белое покрывало – оказалось, это ткань! – и я увидела, что под ним растут овощи. Выдернув один из них, он показал мне маленький коричневый клубень, покрытый землей. Это был не бассейн, а грядка с картофелем.

Никогда не забуду свою первую ночь в Швеции на новой кровати. Помню, что совершенно вымоталась – день был долгий, столько впечатлений! Меня обуревали смешанные чувства. Новая жизнь была волнующей, но в то же время пугала меня. На каждую положительную эмоцию приходилась одна отрицательная, и этот водоворот эмоций захлестывал меня с головой. И еще где-то в глубине души лежали страх и беспокойство.

В ту ночь я почистила зубы в нашей красивой новой ванной, своей собственной розовой щеткой и пастой «Колгейт». Лилианн дала мне белую ночную сорочку с цветочками. Она доходила мне до колен и поначалу казалась ужасно неудобной. Моего братишку Лилианн уложила спать несколькими часами ранее, и я пару раз бегала его проведать. Он спал в белой кроватке в их комнате. Я прополоскала зубы и умылась – похоже, это нужно было делать перед сном. Лилианн и Стуре вошли в комнату, подоткнули мне одеяло, я вежливо улыбнулась, чтобы показать им свою благодарность – но про себя думала о том, что разрешаю этим людям делать то, что мне не нравится. Как будто они позволили себе что-то, чего я им не разрешала. Но ведь именно такой всегда и была жизнь. Люди делают, что хотят, и иногда тебе приходится с этим смириться.

Лилианн хотелось научить меня молиться – она ждала, что я послушно сложу ладошки в замочек. Но в Бразилии мы молились по-другому, и уж точно я не собиралась делать это «неправильно». Поэтому я сложила руки привычным способом – так, как делала это со своей настоящей матерью, в Бразилии, плотно сжав ладони, так, чтобы пальцы смотрели вверх. Лилианн начала медленно молиться по-шведски: «Боже, ты так любишь детей – позаботься обо мне, ведь я так мала…»

Молитва была странная. Я почти ничего не понимала, но чувствовала характерный ритм. Лилианн и Стуре пожелали мне спокойной ночи и выключили свет, но дверь оставили открытой, и я увидела, что свет в коридоре все еще горит. Когда они вышли, я села на кровати по-турецки, сложив руки так, чтобы пальцы смотрели вверх. Потом опустила голову на грудь и стала молиться – но это была не та новая молитва. Я была дочерью своей настоящей матери, и хотя в присутствии своих новых родителей играла роль послушной девочки, делая все, что они хотели, наедине с собой могла молиться по-своему: «Santa Maria, cheia de graça, o senhor é convosco»

[4].

Это была наша с мамой молитва. Я сидела, скрестив ноги, и по щекам моим катились слезы. Слезы всегда жгли – словно из глаз у меня выкатывался гравий. Я так устала, так вымоталась! Вдруг я услышала в голове мамин голос: «Криштиана, ложись спать! Утро вечера мудренее!»