Второй том «Мертвых душ». Замыслы и домыслы

все читанное <…> было несравненно выше, нежели в оставшемся брульоне. В нем очень много недостает даже в тех сценах, которые остались без перерывов. Когда слушательница спрашивала: «Неужели будут в поэме еще поразительнейшие явления?» – Гоголь отвечал: «Я очень рад, что это вам так нравится, но погодите, будут у меня еще лучшие вещи: будет у меня священник, будет откупщик, будет генерал-губернатор»[295].

В сожженных главах второго тома получала развитие также и линия Тентетникова и Улиньки[296]. Как рассказывал Д. А. Оболенский со слов С. П. Шевырева,

…в то время когда Тентетников, пробужденный от своей апатии влиянием Уленьки, блаженствует, будучи ее женихом, его арестовывают и отправляют в Сибирь; этот арест имеет связь с тем сочинением, которое он готовил о России, и с дружбой с недоучившимся студентом с вредным либеральным направлением. Оставляя деревню и прощаясь с крестьянами, Тентетников говорит им прощальное слово (которое, по словам Шевырева, было замечательное художественное произведение). Уленька следует за Тентетниковым в Сибирь, – там они венчаются и проч.[297]

С «политическим» развитием сюжетной линии Тентетникова, арестованного и сосланного в Сибирь, соотносилось появление еще одного персонажа – штабс-капитана Ильина, которого упоминал и Шевырев под впечатлением от прочитанных Гоголем двух новых глав поэмы (V и VI)[298].

В последних главах должен был фигурировать и священник – новое лицо, задуманное Гоголем, возможно, после его знакомства в 1846 году с М. А. Константиновским (о. Матфеем)[299]

, «не вполне православный священник», как его определил сам о. Матфей[300].

Остается только пожалеть, что И. С. Аксаков, не присутствовавший на чтениях в семье Аксаковых (сам он в это время находился в Ярославле – см. с. 218 наст. изд.), отговорил своих родных пересказывать ему содержание прослушанного:

Анекдотический интерес для меня, как и для вас, в произведениях Гоголя не важен. Придется рассказывать или почти ничего, или слишком много, т<о> е<сть> его же речами, из которых мудрено выкинуть слово: так каждая нота состоит в соотношении с общим аккордом[301].

Загадка третьего тома

О том, как мыслилось продолжение первого тома поэмы, мы имеем еще одну версию – А. М. Бухарева (архимандрита Феодора), профессора Казанской духовной академии, философа и богослова. Версия эта восходит к его разговору с Гоголем. На вопрос, «чем именно должна кончиться эта поэма» и «оживет ли, как следует, Павел Иванович», Гоголь «как будто с радостию подтвердил, что это непременно будет и оживлению его послужит прямым участием сам Царь, и первым вздохом Чичикова для истинной прочной жизни должна кончиться поэма». Продолжая беседу, автор воспоминаний задал следующий вопрос:

«А прочие спутники Чичикова в „Мертвых душах“? <…> и они тоже воскреснут?» – «Если захотят», – ответил он с улыбкою; и потом стал говорить, как необходимо далее привести ему своих героев в столкновение с истинно хорошими людьми и проч. и проч.[302]

Примечательность данного диалога в том, что сохранившиеся главы второго тома не содержали в себе ничего, что могло бы говорить о подобной линии развития поэмы, поскольку во втором томе Чичиков представал даже в большей степени плутом и мошенником, чем в первом. А потому и очевидно, что, в отличие от приведенных выше мемуаров, сообщение А. М. Бухарева относилось не столько ко второму тому, сколько к его дальнейшему гипотетическому продолжению. Иначе говоря, к тому третьему.