Вторжение

- Те под дождем, а мы в вагонах, - отшутился Шмелев.

- Наша крестьянская жизнь тоже неспокойная, - продолжал свою мысль Громыка, - а на одном месте обживешься, врастешь в землю, как корень, и ничто тебе не страшно. Окромя того, бережливее. Купил стул и знаешь долго вещь стоять будет. А там огород свой, садик. Зимой к столу моченая антоновка... Благодать!

- Не я ли тебя уговаривала, - вмешалась Екатерина Степановна, поедем на село, хоть к моим родичам. Будем растить зерно. Удобств, конечно, меньше, зато спокойно. На свежем воздухе, кругом зелень... Я вот вспомню, как под теплым дождиком босой бегала - сердце замирает от радости.

- Настроеньице! - перебил муж. - А кто же должен за нас служить? Человека с ружьем, его, знаешь, на Западе побаиваются.

- Правильно! - поддакнул Громыка. - Когда видишь военных, особливо если танки проезжают, как-то сильнее себя чувствуешь. Думаешь, не зря трудишься, поднимаешь хозяйство, есть у нас кулак супротив чужеземцев. - А помолчав, спросил: - Извиняюсь, товарищ комбриг, а как там, в верхах, насчет войны балакают? Ежели не секрет, понятно...

- Что думают в верхах - нам неведомо, - после недолгой паузы ответил Шмелев. - А на границе, если по правде сказать, неспокойно.

Слушая, Екатерина Степановна присмирела, глаза ее стали задумчиво-грустными. Это заметил муж, легонько похлопал ее по плечу.

- Ну чего ты? Испугалась?..

- За себя я не тревожусь. Вон дети, - вздохнула она.

- Переживать не стоит, - попытался успокоить и Громыка. - У нас армия сильнющая, сами знаете. В случае ежели сунутся германцы, согнем их в дугу.

Шмелеву нравилось, что вот обыкновенный труженик знает нашу силу, уверовал в нее. И однако, комбрига удивило, что этот простой, не искушенный в мудростях политики сельский житель назвал своими врагами не кого-нибудь, а немцев, и это в то время, когда с Германией у нас добрососедские отношения, даже заключен пакт о ненападении.

- Почему же вы считаете, что могут напасть германцы? - спросил, загадочно щуря глаза, Шмелев.

Громыка ответил не сразу.

- Чего же пытаете меня, товарищ комбриг? - через силу улыбнулся Громыка. - Сами-то больше меня знаете... Им наша держава, как нож у горла.

Оба они, не уговариваясь, принужденно прервали неприятный разговор о войне и вышли в тамбур покурить. Поезд мчался полным ходом, за окном проплывали снежные просторы. Почти на всем пути рябили в глазах щиты, вокруг которых лежали крутобокие сугробы.

- Значит, нет им веры? - спросил вдруг Громыка, отвернувшись от окна.

- Кому?

- Ну, им, пруссакам!

Шмелев не ответил, только сбил с папироски пепел.

Опять молчали, глядя в окно, по краям выстеганное инеем.

Тихи и безмолвны поля. Искрится в лучах предзакатного солнца снег, и так кипенно-бел, что нельзя смотреть на него долго - слепит глаза.

К самому полотну железной дороги подступила речушка. Над ней зябко склонились обледенелые ветлы, русло сдавили овраги и сугробы, но наперекор всему течет, извивается река и на морозе ей, кажется, не холодно: видно, как над водой поднимается пар.

Дорогу обступили елки. Под ними, в затишке зияют маленькие снежные ущелья - так и кажется, вот-вот выбежит оттуда зайчишка, с перепугу перевернется раза два в снегу и пойдет вскачь по полям, держа путь хотя бы вон в тот березовый подлесок.

- Эх, сейчас бы ружьишко - и по следу! - оживился Шмелев. - У вас как насчет охоты?

- Добычливая, - ответил Громыка и заинтересованно посмотрел на комбрига: - Бачу, и по части охоты мы с вами одним лыком шиты.

- Выходит, так, - улыбнулся Шмелев. - У вас какой марки ружье?

- Какая там, леший, марка! Самопал. Но бьет, как громадная артиллерия.

- И не боитесь - стволы разорвет?

- Стволы прочные, их еще дед мой закаливал, - сказал Громыка. Только в грудь дюже отдает, и в ушах потом от звона ломоту чую.

Они долго бы еще говорили, но вышел в тамбур Алеша и сказал, что мама зовет пить чай с домашним вареньем.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Шмелев селился в заурядном деревянном доме, крытом потемневшей от времени дранкой. Дом стоял на окраине, Неподалеку от военного городка, и эта близость к расположению полков, к бойцам как раз и привлекала комбрига. Он мог в любой час дня и ночи пройтись в городок. И сегодня, приехав на рассвете, Шмелев захотел побывать в казармах.

- Ты устраивайся, Катюша, а я схожу.

- Куда тебя в такую рань понесет?

Николай Григорьевич взглянул на часы. Пошел седьмой час. Потом, как бы желая убедиться, посмотрел в окно. И хотя еще все скрывала темнота, виден был только зимний белесый туман, рассвет вот-вот должен был рассеять ночную хмарь.

- Пойду проведаю, как там в казармах, - сказал Николай Григорьевич. В распахнутой шинели он уже направился к двери, но жена стала на пороге.

- Да ты всерьез или шутишь, Коля? Не спавши, даже не умывался - и в казарму? Успеешь, ложись-ка отдохни.

Она упрямо настояла на своем и почти насильно стащила с его плеч шинель. "А впрочем, чего горячку пороть? - подумал он, чувствуя, как расслабли за бессонную ночь мускулы. - Отпуск у меня еще не кончился, можно и отдохнуть".

Спать Шмелев все равно не лег.