Вулфхолл, или Волчий зал

– Вы считаете меня бессердечным, Кромвель, но я прекрасно понимаю, сколько вы потеряли. Догадываетесь, о чем я? Никто в Англии не сделал бы столько, сколько вы, для опозоренного и впавшего в немилость. И король так думает. Даже Шапюи, императорский посол, говорит, этот, как бишь его там, не могу его осуждать. Жаль, что вы встретили Вулси. Жаль, что не служите мне.

– Мы хотим одного, – говорит он, – короновать вашу племянницу. Что мешает нам вместе служить этой цели?

Норфолк хмыкает. В словечке «вместе» есть что-то вызывающее, неуместное, но герцогу не хватает слов, чтобы объясниться.

– Не забывайте своего места.

– Я ценю милостивое расположение вашей светлости.

– Вот что, Кромвель, приезжайте ко мне в Кенингхолл, поговорите с моей женой. Она сама не знает, чего хочет! Не нравится, видите ли, что я держу дома девку, каково? Я говорю ей, а куда ее девать? Будет лучше, если мне придется выходить из дома на ночь глядя? Скакать куда-то зимой, по скользкой дороге! Я не могу ей этого втолковать; может, вы сумеете? – Герцог поспешно добавляет: – Хотя нет, не сейчас… Куда важнее повидать мою племянницу.

– Как она?

– Анна жаждет крови, – говорит Норфолк. – Она готова скормить кардинальские кишки своим спаниелям, а его руки и ноги прибить к воротам Йорка.

В это хмурое утро его глаза устремлены на Анну, однако взгляд различает в полумраке комнаты какое-то смутное движение.

– Доктор Кранмер, только что из Рима, – говорит Анна. – Разумеется, ничего хорошего он не привез.

Они давние знакомцы. Кранмер время от времени исполнял поручения кардинала – впрочем, эка невидаль! – а сегодня улаживает королевские дела. Они опасливо обнимаются: кембриджский богослов, выскочка из Патни.

– Жаль, что вы не преподавали в нашем колледже, я про кардинальский колледж говорю. Его милость всегда о том сокрушался. Мы бы приняли вас со всем возможным почетом.

– Думаю, ему хотелось большей определенности, – усмехается Анна.

– Со всем уважением к вам, леди Анна, но король почти обещал заново учредить колледж. – Он улыбается. – И возможно, назвать в вашу честь?

На шее Анны висит золотая цепь с крестом. Иногда она принимается ее теребить, спохватывается – и кисти снова ныряют в рукава. Привычка бросается в глаза, люди судачат об уродстве, которое она прячет, однако он подозревает, что это проявление ее скрытности.

– Мой дядя Норфолк утверждает, что Вулси обзавелся отрядом в восемьсот бойцов. Говорят, он состоит в переписке с Екатериной. Еще говорят, что скоро Рим выпустит декреталию, обязывающую короля меня оставить.

– Крайне неблагоразумно для Рима, – подает голос Кранмер.

– Вот именно. Никто не смеет ему указывать. Он простой слуга, король Англии или малое дитя? Во Франции подобное невозможно: там попы знают свое место. Как сказал мастер Тиндейл: «Один король, один закон – так установлено Богом во всех земных пределах». Я читала его «Смирение христианина» и даже показала королю некоторые пассажи. Подданный должен беспрекословно повиноваться государю, как самому Господу. Папе следует знать свое место.

Кранмер с улыбкой смотрит на леди Анну, как на сообразительное дитя, которое он обучает грамоте.

– Я хочу кое-что вам показать, – говорит Анна, смотрит вбок. – Леди Кэри…

– Прошу вас, – пытается возразить Мария, – не стоит придавать этому значения…

Анна щелкает пальцами. Мария выходит на свет в сиянии светлых волос.

– Дай сюда, – говорит Анна, разворачивает листок бумаги. – Я нашла его в кровати, можете поверить? В ту ночь постель перестилала эта тошнотворная бледная немочь, разумеется, из нее слова не вытянешь, она хнычет, стоит мне только бросить на нее косой взгляд. Так что я понятия не имею, кто это подложил.

Она разворачивает рисунок, на нем три фигуры. В центре – король, большой и важный, и, чтобы отмести последние сомнения, с короной на голове. По обеим сторонам от короля две женщины, у левой нет головы.

– Это королева, Екатерина, – говорит Анна. – А это я. Анна sans tête [42].

Доктор Кранмер протягивает руку:

– Отдайте мне, я порву.

Анна комкает бумагу.

– Я сама. Это пророчество о том, что королева Англии будет казнена. Но пророчества меня не пугают, и, даже если они правдивы, я не отступлюсь.

Мария замерла в той позе, в которой Анна ее оставила: руки сжаты, словно все еще держат рисунок. Господи, думает он, убрать бы эту женщину куда-нибудь подальше от остальных Болейнов. Однажды она сделала мне предложение. Я отверг ее. Сделает снова – снова отвергну.

Анна отворачивается от света. Щеки ввалились – какой бестелесной она кажется! – но в глазах огонь.

– Ainsi sera [43], – говорит она. – Не важно, чьи это происки. Я все равно его заполучу.

На обратном пути они молчат, пока не встречают белокожую девушку, бледную немочь, в руках у нее стопка белья.

– А вот и та, что хнычет, – говорит он. – Так что не советую бросать на нее косые взгляды.

– Мастер Кромвель, – говорит девушка, – говорят, зима будет долгой. Пришлите нам еще ваших апельсиновых пирожных.

– Давненько я вас не видал… Что делали, где пропадали?