Введение к книге Victor White "Gott und das Unbewusste"

Исходя из этого, я счел себя обязанным оспорить применимость учения о privatio boni к области эмпирических исследований. По тем же соображениям я выступил с критикой утверждения, вытекающего из данного учения: «Omne bonum a Deo, omne malum ab homine»^[11]

, так как тем самым человек, с одной стороны, лишается возможности самостоятельно делать что-либо хорошее, а, с другой стороны, наделяется обольщающей его властью творить зло. Из всех достоинств ему остается лишь достоинство падшего ангела. Читатель видит, что я строго следую смыслу приводимого мной утверждения. Критике могут быть подвергнуты только психические объекты, т. е. представления и понятия, а не какие-либо метафизические величины. Последние определяются лишь по отношению друг к другу. Моя критика имеет смысл постольку, поскольку она остается в границах эмпирических исследований. В метафизике же, в отличие от эмпирических исследований, добро может определяться как субстанция, а зло - как некоторое mhou

^[12]

. Мне неизвестны эмпирические факты, позволяющие прийти к подобным заключениям, а потому мне, как эмпирику, здесь подобает молчать. И тем не менее в данном случае мы могли бы обнаружить наличие доступных эмпирическому исследованию архетипических, т. е. преформирующих, факторов, которые в течение долгого времени влияют на психику. Такой подход можно распространить на понимание и других метафизических высказываний, особенно догматических. Иначе говоря, речь идет о возможности обнаружения в психике тенденции, предваряющей работу сознания и приводящей к появлению ряда аналогичных высказываний независимо от времени и места, как это происходит, например, при образовании мифологем, пронизывающих фольклорное творчество мотивов и индивидуально значимых символов. Однако мне кажется, что наш опыт не позволяет делать однозначные выводы об архетипической обусловленности privatio boni. И все же если не принимать во внимание заблуждений, можно сказать, что четкость суждений из области морали относится к очень недавним приобретениям цивилизованного человечества, а потому, в общем и целом, в отличие от других областей духовной жизни, строящихся на основе недвусмысленно выраженных противопоставлений, эти суждения зачастую настолько смутны и неопределенны, что можно с уверенностью сделать вывод об их архетипической природе и о том, что именно они составляют непременные предпосылки познания в смысле распознавания, как это можно видеть в платоновском различении tautou и uatou (Единого и Иного).