Введение в человечность (СИ)

— Ай, спасибо, братец таракаша! Век не забуду избавителя! Вот сейчас крылья разомну, и вылететь попытаюсь, а потом мы тебя с подружками вытащим. Ты только научи как, а то мы соображать-то так, как ты не можем. Образование не то, все решаем две глобальные проблемы — чё пожрать да где посрать. Тебя, кстати, как звать-то?

— Агамемнон, — отвечаю, а сам отчего-то засмущался перед глупой насекомой, застеснялся своего гордого имени.

— Очень приятно, — жужжит, — Гомемнон. Доброе у тебя имя, запоминающееся. А я Муша. Из роду Чкаловских. Слыхал?

— Слыхал, — говорю. А сам, естественно, впервые слышу. У нас до Зины Портновой слуха о таких летающих особях не доходило. — Как не слыхать? Об тебе только весь Санкт-Петербург накануне Нового года и говорил…

— Да ну? Правда? — удивляется. А я чувствую, что мой тактический прием удался. Недалекие умом экземпляры всегда падки на лесть.

— А что, — говорю, — не правда? Правда чистейшей воды! Ты, Муша, лети и сил там, на воле побыстрее набирайся, приятельниц ищи. А то я все свои неприкосновенные запасы тебе отдал, а самому покидать землю срок еще не пришел. И не забудь про обещание.

— Век воли не видать, — жужжит. — Я теперь за тебя, Гомемнон, любому человеку суп бациллою заправлю. Давай, таракан, до свиданьичка. Жди меня, и я того!

Прожужжала так, винтом к горлышку поднялась, только я ее, мохнатую, и видел.

Глава вторая. О разнице в мечтах и взглядах

Долго ли томился я за стеклянными стенами, вдыхая зловонные пары уходящего из посуды вместе с моим разумом алкоголя, — не знаю. Сморило меня дурным сном, в котором одни лишь кошмары вокруг тела моего ходили, норовили усы выщипать и лапки оборвать. Слышу только сквозь тяжелую, отравленную ядом дрему, зовет меня кто-то. Собрал последние силы, вверх глянул, а там над бутылкой целый рой мух кружит, а одна на горлышке устроилась и меня своим ведьмовским зеленым оком в натуре сверлит.

— Гомемнон! — кричит, разнося по стеклянной тюрьме утробное эхо. — Я это, Муша, помнишь еще?!

В голове моей что-то перевернулось, щелкнуло, и я события в памяти потихоньку восстановил.

— Да-а-а-а… — стону, — спаси-и-и меня, Му-у-у-уша… Ху-у-у-удо мне…

— Вижу, — отвечает, — что худо. Учи, умник, что надо делать.

Я встряхнулся, на лапки из последних сил перевернулся и соображать принялся. Секунд пять думал, а потом меня гениальной мыслью осенило.

— Ты, — говорю, — дорогая, бери коллег и тащи сюда нитку нужной длинны. Чтоб до дна достала. Сечешь?

— Зачем? — спрашивает, глупая птица.

— Опустите нитку сквозь горлышко, — поясняю, — я ухвачусь за нее, а вы меня вытянете. Дошло?

— Кто дошло? — и только зенки свои таращит.

— Хорошо, — тяжко выдыхаю, — перефразируем. Вы нитку находите, опускаете в бутылку, я хватаюсь, вы тянете. Понятно?

— Чего ж тут непонятного?! Чай, мы тоже не дуры, — и презрительно так последнюю фразу сказала, что мне даже неловко стало. — Ты только не уходи никуда, мы сейчас…

И улетела. Интересная такая, куда ж я уйду? Чтоб не сдуреть совсем, начал бродить от стены к стене, лапы разминать. А воздух отравленный, хреново мне. Решил вспомнить, как нас на Зине Портновой травили, и, не поверите, легче стало. Алкогольные пары в сравнении с дихлофосом — чистый кислород! Замечтался, в общем…

— Лови! — сквозь воспоминания слышу и чувствую, что на голову мне что-то тяжелое плюхнулось.

Смотрю — мухи вернулись, канат кинули. Я без лишних слов всеми лапами за него ухватился и крикнул:

— Вира, птицы мои синие! Тащите меня!

И вытащили ведь! Я, как на воле оказался, первым делом отдышался. Потом огляделся. Мухи все по своим делам разлетелись, одна Чкаловская рядышком сидит и аппетитно огуречную попку посасывает.

— Мы в расчете? — спрашивает.

— Спасибо тебе, милая, — улыбаюсь. — Кабы не ты, сдох, ей Богу. Ты не торопишься?

— Нет, — отвечает, — с тобой интересно. Ты, умник, знаешь много. Это мне по душе. А еще б поел пока, смотри, сколько тут всего вкусного!

Я кругом бутылки обошел и только дивлюсь. Это ж надо, такое впечатление, что они помои прямо под раковину кидают. Еды-ы… немерено! Правда, низкокалорийной. Очистки картофельные, огуречные попки, огрызок от яблока, фантики от ириса «Забава»… Ни колбасной шкурки завалящей, ни хрящика. Сюда бы вегетарианцев — им пир горой, а нам, настоящим мужикам, мяса надо. Рыбы, на худой конец. Но на безрыбье, сами понимаете, и огурец — свинина.

Перекусил нетривиальным лакомством. Влаги испил, и запас под крыло взял. Так, на всякий случай. А потом услышал, как далекая призрачная дверь хлопнула. Глядь на стол — нет моего «Abibas'a». Вот влетел, как же домой-то?! Ушла милая сердцу Анна Андреевна, забыла об сыне своем приемном…

Настроение тут же испортилось. Выдохнул я тяжело и на спину повалился, начал лапами дрыгать и реветь почти по-медвежьи.

— Ты чего, Гомемнон? — подобралась ко мне испуганная Муша. — Отравился? Странно, все свежее, никакого сальмонеллезу.

— Домой хочу-у-у, — вою я, — Сокра-а-ат, как же я-а-а-а ту-у-ут?…