Вы меня слышите? Встречи с жизнью и смертью фельдшера скорой помощи

Мы сообщаем в больницу, что пациент дерется: до начала любых процедур ему понадобится седация[13]. Мы затаскиваем ногу обратно, пока ему не оторвало ступню. В жаркий ранний вечер на дорогах большое движение. До конца пути мы стараемся удержать его в как можно менее подвижном положении; главным образом мы не даем ему травмировать нас или себя самого. Мы пытаемся дать ему кислород, чтобы успокоить паникующий мозг, но он никак не дает надеть на себя маску.

В больнице мы снова предупреждаем о его возбуждении, но персонал не так уж обеспокоен. Похоже, они нам не слишком верят. Мы перекладываем его на койку для проведения процедур, и все, кроме меня, отходят в сторону. Я держу его руки на уровне талии. Внезапно ощутив свободу, мозг Сэмюэля дает команду совершить окончательный рывок на волю, и Сэмюэль кидается на меня и падает на пол.

Когда медики все видят сами, они вызывают анестезиолога, и пациент получает седативное средство. В сосуд на запястье вставляют проволочку, достают ею до сердца, прочищают засор и позволяют артерии снова наполниться кровью. Для них эта удивительная, преображающая процедура такая же обыденность, как штопка носков.

Через пару дней Сэмюэля выпишут из больницы. В его жизни начнется этап, до которого он мог и не дойти. Будет ли он себя чувствовать, как будто выиграл в лотерею? Как будто родился заново? Обманул смерть? Будет ли он ощущать некую ответственность? Или страх перед тем, что могло или должно было случиться?

Как бригада скорой помощи, мы этого никогда не узнаем: в течение часа мы отправимся к следующему пациенту и никогда больше не встретимся с Сэмюэлем.

Собиратель хлама отказывается передвинуть стопку барахла

Мужчина в бейсболке и жилете неотрывно глядит на стопку газет. Она доходит до его живота, а всего таких стопок двенадцать. Он снимает шапку и трет затылок нижней стороной ладони.

— Вы уверены, что это необходимо?

— На все сто процентов.

Его лицо защищено густыми пушистыми усами и очками с толстенными стеклами, водруженными на кончике носа. Рубашка туго натянута на округлом брюшке, полы ее не заправлены.

— Наверняка есть другой вариант.

— Боюсь, что нет, сэр.

Он глубоко, драматически вздыхает.

— Ну, хорошо.

Он очень осторожно поддевает края самой верхней газеты и поднимает ее со стопки. Бережно подсовывает ладони под нее, чтобы она лежала ровно, как будто у него в руках артефакт, который рассыплется от резких движений. Затем замирает. Застывает на секунду. Мы ждем.

— Все в порядке, сэр?

Он поднимает глаза на меня, затем на моих коллег, затем сквозь дверной проем смотрит на своего отца, Патрика, неподвижно лежащего на кровати. Затем он снова опускает взгляд на газету в ладонях. Что он с ней сделает? Перенесет в другую комнату? Снова положит сверху на стопку? Прочтет вслух устаревшую передовицу? Его дыхание спокойно, мышцы напряжены. Похоже, что решение для него мучительно.

— Ум-м-м-м-м-м-мх-х-х-х-х!

Звук начинается с раздраженного гнусавого хныканья и переходит в более низкий гортанный рык: болезненный стон сознания, отказывающегося принимать происходящее. Боль мышц, которые не могут прийти к решению, как бы они ни напрягались.

— Что происходит, сэр?

Ответа нет.

— Сэр?

— Объясните мне еще раз.

— Нам нужно отнести вашего отца вниз по лестнице. Он не может идти сам, поэтому мы посадим его в кресло. Но наше кресло не пройдет по этому проходу, ему не хватит места. К сожалению, вам надо убрать все эти бумаги. Сэр?

— Да.

Он выглядит так, как будто отвлекся.

— Вы понимаете меня?

— Конечно, конечно. Я не дурак. Конечно, я понимаю.

— Хорошо.

— А что если… Вы не можете его поднять?

— Как поднять?

— Над газетами?

— В кресле?

— Именно.

— По воздуху?

— Ну… Вот так.

Он показывает, что он имеет в виду, на примере воображаемой ноши.

— Это небезопасно. Совсем, совсем не безопасно. И для нас, и для вашего отца.

— Я могу вам помочь.

— Нет.

Он все думает.

— А пожарные?

— Прошу прощения, что?

— Вы могли бы вызвать пожарных. Вы так делаете, правда? Они могли бы вам помочь.

— Мы могли бы вызвать пожарных только в том случае, если бы у нас не было возможности вынести вашего отца из дома каким-нибудь иным путем. Например, если бы существовало какое-нибудь непреодолимое препятствие.

— Ну, вот же.

— Сэр, это не непреодолимое препятствие.

Сын кивает.

— Конечно, конечно.

Он начинает метаться туда и обратно. Но места для метаний нет, поэтому на деле он просто ходит по очень маленькому кругу.

— Мы сами с радостью их передвинем.

— Нет! Нет! Нельзя их трогать. Ни в коем случае нельзя их трогать!

— Хорошо.

— Они разложены по порядку. В совершенно определенном порядке. Их действительно нельзя трогать.

— Ну, хорошо. Но если вы не хотите, чтобы мы их трогали, тогда вам придется их передвинуть самому. И, к сожалению, сэр, есть фактор времени. Поэтому вам уже надо начинать.