Вы меня слышите? Встречи с жизнью и смертью фельдшера скорой помощи

Я стараюсь удержать его, но это его только раздражает: он машет рукой в попытке меня оттолкнуть, переходит в полусидячее положение и поворачивает голову. Он пытается что-то крикнуть, но выходит приглушенное рычание: голос теряется в гортани или в отуманенном мозгу. Я не могу разобрать, что за звуки он издает — слова или просто шум: результат сотрясения мозга? Или пьяной обиды? Нам будет трудно с ним договориться.

Толпа у автобусной остановки наблюдает за сагой, разворачивающейся в паре метров от ее ног. Никто не дает советов и не пытается вмешаться — что удивительно. Обычно сразу нашлась бы пара местных экспертов, кто-то попытался бы ввернуть замечание или заговорил о возмещении ущерба. Но мне кажется, они чувствуют, что сегодня нужно предоставить дело людям на машинах с синими мигалками.

* * *

Когда речь идет о травмах, сотрудники скорой помощи любят напускать на себя невозмутимый вид. Внешнее впечатление — это все, поэтому важно притвориться, что ты уже видал все это раньше. Искалеченные и оторванные конечности? Старо. ДТП со смертельным исходом? Да пожалуйста. Многочисленные ножевые раны? Да каждый день.

На деле все не так просто. Никого не заставишь в этом признаться, но большинство работников скорой испытывают такие же сильные эмоции от кровавых и страшных вызовов, как обычный зритель «Дорожного патруля», просто они получают свой прилив адреналина от реальной жизни, а не с прямоугольного экрана в углу гостиной. Перестрелки, трупы на рельсах, падения с большой высоты: в мире скорой помощи это считается самой престижной работой. Такие вызовы дают пищу для драматических рассказов: откуда ни возьмись, на тебя сваливается момент, меняющий чью-то жизнь, и исход его по-прежнему не определен. Восхищение такими вызовами так же распространено в комнатах отдыха на подстанциях скорой помощи по всей стране, как и среди широкой публики, просто оно выражается в более сардонической и небрежной форме.

Поэтому, если у тебя выдалась оживленная смена, напарник может выдать знаменитую фразочку:

— Никогда больше не буду с тобой работать!

Если у тебя выдастся целый ряд тяжелых вызовов, коллеги могут присвоить тебе прозвище «Доктор Смерть» или «Магнит для травм». Это — шутливые обвинения в том, что ты будто работаешь слишком близко от открытого огня, но одновременно это — признание, что ты заслужил свои знаки различия в мире скорой помощи.

Никто никогда не будет тебя расспрашивать о трех часах, которые ты провел в компании психически больного пациента в приступе суицидального настроения, убеждая его поехать в больницу: мол, не факт, что вы справитесь сами, я знаю, что вам нужны помощь и поддержка. Но если ты приехал первым к машине, намотавшейся на дерево, и даже если там нечего делать, потому что травмы пациента несовместимы с жизнью, в ближайшие две недели все будут выспрашивать у тебя жуткие подробности.

В начале работы я подпал под очарование этого мифа. Если я не спасал чью-то жизнь или конечность каждый день, мне казалось, что это намекает на какую-то мою неполноценность: как будто некая высшая сила распределяла, куда поедет какая машина, и не доверяла мне выполнить какое-нибудь задание из престижного списка. Я дразнил сам себя теми видами работы (в основном связанными с травмами), которые мне еще предстояло вычеркнуть из списка, и злился, потому что их отсутствие подразумевало неудачу:

— А ты уже выезжал на поножовщину со смертельным исходом? Нет? Не видел, как вскрывают грудную клетку? А как насчет массового ДТП с кучей жертв? Остановки сердца в результате травмы? Не так уж часто приходится работать с травмой, правда? Как, даже перестрелки еще не видел? Ты вообще работаешь?

Конечно, это была чушь. Такие оценочные суждения о статусе разных вызовов оскорбительно грубы. Они коренятся в том же убеждении, из-за которого к молодым людям с ножевой раной ноги приезжает несколько машин в пределах пары минут, а пожилым пациентам с переломом бедра приходится несколько часов ждать хоть какой-нибудь помощи. Для нас эти серьезные травмы и будничные катастрофы были просто интересными случаями из практики. Но каждое событие, благодаря которому нам удавалось поставить галочку напротив какого-то вида работы, оставляло совершенно реальный след в чьей-то жизни: потерю, горе, отчаяние. Даже если нам никогда не придется посмотреть этому человеку в лицо.

* * *

На лице пациента — целая галерея синяков и шрамов, и только часть из них сегодняшняя. Его нос покосился в сторону и больше не перпендикулярен лбу. Он далеко не в полном сознании. Что бы мы ни делали, чтобы его успокоить, — все, кажется, приводит к противоположному эффекту, поэтому мой коллега отложил в сторону кислород и обследует грудь, голову, шею, конечности, приподнимает одежду, прощупывает ладонями, мягко надавливает, стараясь не раздражать пациента. По шкале оценки сознания я бы выставил пациенту баллов девять из пятнадцати: он стонет, пытается говорить, глаза у него закрыты. Я думаю, он не понимает, что происходит.