Вы меня слышите? Встречи с жизнью и смертью фельдшера скорой помощи

Я отпустил его голову, и он больше не пытается отпрянуть, но мы не можем навсегда оставить его и не трогать. Нам нужно выяснить, какие последствия для его организма имело столкновение с грудой металла на высокой скорости. Мы не вылечим его на месте, но нам нужно предотвратить дальнейшие повреждения и не дать его состоянию ухудшиться; нам нужно упаковать его, передвинуть и по возможности обеспечить ему комфортное положение. Может быть, нам придется провести еще какое-то критическое вмешательство. И все как можно быстрее. Ничего из этого пока не представляется возможным.

Подъезжает еще одна машина скорой помощи. Похоже, это такой вызов, на который приедут все: его объявили как остановку сердца, и он в очень людном месте. В этой машине приехали фельдшер и студент, который рвется поучаствовать в каком-нибудь ярком событии. Полицейские тоже уже тут, и они начинают закрывать проезд и направлять беспощадный трафик по другому маршруту. Но скорой для перевозки пациента еще нет.

Мы начинаем срезать одежду и открывать тело, чтобы выявить повреждения: начинаем с конечностей и движемся к торсу. Прикрываем пациента одеялом, чтобы обеспечить ему хоть какое-то достоинство посреди этого цирка. На руке и на груди у него фрикционные ожоги, как будто его прямо сквозь одежду поразила асфальтовая болезнь. Мы пытаемся прощупать ребра, но его от этого только передергивает. Есть что-то вроде синяков, вероятно, есть и более глубокие повреждения.

Кто-то посмотрел, какие повреждения у машины.

— В капоте большая вмятина, одна фара разбита. И переднее стекло. Там не просто круглая трещина. На стороне пассажирского сиденья оно полностью вдавлено внутрь. Это явно очень сильный удар. Я сильно удивлюсь, если это случилось на скорости 60 километров.

Парень, который приехал первым, пытается сделать кое-какие измерения. Он приставил к пальцу пациента тонкую иглу и пытается надеть на него манжету тонометра. Но пациент ничего не позволяет с собой сделать. Он становится все агрессивнее, отталкивает всех, пытается встать и в толк взять не может, почему все эти люди к нему пристают.

Мы умудрились найти его бумажник, поэтому у нас есть имя: Павел. С ним никого нет: ни члена семьи, ни друга, некому нам помочь, успокоить его, заполнить белые пятна. Откуда он? Чей он?

— Павел, Павел. Постарайтесь успокоиться.

Где те, кто его знает и заботится о нем? Может быть, они в другой стране? Где бы они ни были, они еще не знают, что с ним произошло.

— Павел, друг мой. Мы пытаемся вам помочь.

Я сомневаюсь, что он нас понимает; я даже не знаю, слышит ли он меня. Я стараюсь успокоить его своими интонациями. Но он затерялся в сумраке и кутерьме происходящего.

Приезжает четвертая скорая, и приходится объяснять ситуацию кому-то еще: новым людям, которые вбросят свои мнения в общую сумятицу. Вокруг пациента сейчас толкутся пять человек, но ощущение такое, будто ничего не делается. Знаете же поговорку про семерых нянек…

— Мы можем ему дать кислород?

— Мы пробовали…

— И нужно его обездвижить.

— Да если бы мы могли, друг…

— Он не позволяет к нему прикоснуться.

— Он дерется.

— Вы вызвали бригаду с травматологом?

— Они едут.

Я беспокоюсь, что дело буксует или, точнее, ходит по кругу. Чувствую, что мне надо бы быть более настойчивым, но не я приехал сюда первым и что-то меня удерживает. Я далеко от привычной зоны моей ответственности и не знаю всех остальных на месте происшествия. Я полагаюсь на то, что приедет врач и примет командование? Или опасаюсь, что буду выглядеть всезнайкой и, как только схвачу бразды правления, так и сяду в лужу?

Может быть, я жду появления более героической версии самого себя — той самой, которая, как мне всегда представлялось, должна материализовываться в таких случаях. Той самой, что твердо стоит на ногах и держит спину прямо, гордо поднимает голову, смотрит людям в глаза невозмутимо и властно, говорит на октаву ниже, чем все остальные. Той самой, от которой отлетают капли дождя, которая никогда не чувствует холода.

Принято шутить, что сотрудники скорой помощи надевают свои костюмы супергероев, как будто мешковатая зеленая форма обладает сверхъестественными силами, придающими спокойствие. Как и абсолютное большинство моих коллег, я никогда не считал свою профессию героической, но у меня были смутные ожидания, что она вынесет на поверхность какие-то неизвестные мне свойства моего характера; что некоторые ситуации потребуют некой более продвинутой версии реальности, поэтому откуда-то вдруг появится и примет управление более внушительная версия меня.

Реальность намного проще. Реальность состоит в том, что я здесь, и это нормально, и мне все равно приходится как-то справляться. Я — тот же самый парень, который стесняется бородатых вышибал в баре, зимой в ночную смену носит по две пары носок, и все это не значит, что я не могу помочь. Я не переродился. Я — вполне обычный человек, занятый немного необычными вещами.

* * *