Вы меня слышите? Встречи с жизнью и смертью фельдшера скорой помощи

Это продолжается вечно. Мы ходим по кругу. Как будто мы застряли в зале аэропорта, а табло с расписанием отлетов заело, и буквы все крутятся и крутятся. Некоторые долговременные проблемы понятны. Но что касается конкретного сегодняшнего вопроса, то два часа спустя я по-прежнему ничего не понимаю. Шэрон не хочет уезжать из дома и не позволяет нам вызвать к ней кого-нибудь еще. Но когда я или полицейский заговариваем об отъезде, она хватается за нож или включает в кухне газ. Думаю, не было бы нечестным сказать, что она делает это намеренно и даже с некой изобретательностью. Честно говоря, она умело, даже хитро ведет переговоры. Но если она торгуется, то я не понимаю, к чему она хочет нас подвести. В чем конечная цель? Чего же она хочет? В ее действиях есть какой-то прозаический оттенок, как будто она перебирает какой-то определенный набор, но это не значит, что она не готова последовательно идти до конца — как я вскоре выясню.

— Я знаю, что вопросы вам не нравятся, Шэрон, но мы не можем вам помочь, если мы не знаем, чего вы хотите.

Сейчас она сидит на диване по-турецки и тыкает пальцем в телефон — тот самый телефон, у которого, по ее словам, села батарейка.

— Кажется, у нас остаются два варианта.

— Я не поеду в больницу. Я никуда не поеду.

Тык, тык, тык.

— Хорошо. Тогда я могу передать вас…

— Коллегам из кризисного центра? Вот что вы сейчас скажете. Видите? Я знаю любую вашу тактику. Я гребаный ветеран. И мой ответ — нет.

— Почему нет? Шэрон? Что вы хотите?

— Тебе когда-нибудь говорили, что у тебя лицо, как у директора? Когда с тобой говоришь, ощущение, как будто снова в школе. Никакого чувства юмора. Может быть, ты не ту профессию выбрал; не думал сменить карьеру? Бо-о-оже! Я пытаюсь рассказать, какая хрень у меня происходит в жизни. А ты постоянно повторяешь одно и то же: «Почему вы позвонили? Почему вы позвонили? Почему вы позвонили?» Как попугай!

— Шэрон…

— Прекрати вот так вот называть меня по имени!

Я жду.

— Все вы, придурки, одинаковые! Скорая. Полицейские. Кризисный центр. Вы притворяетесь, будто вам не все равно, задаете мне все эти ваши вопросы этим тихеньким, мягеньким, успокаивающим, сраным покровительственным тоном. Но вам насрать. Вы ждете не дождетесь, когда можно будет уехать, правда? Я просто вам мешаю. Вы просто пытаетесь спихнуть меня кому-нибудь другому. «Поехали в больницу, Шэрон. Давайте мы вызовем кризисную службу». Ага, а вы уедете и займетесь чем-нибудь поинтереснее. Поедете в гараж и выпьете дармового кофе. Поухаживаете за кем-нибудь, кто не такая заноза в заднице!

Может, она и права насчет доступности помощи, но в ее претензии на исключительность, из-за которой с ее бедами якобы никто не может справиться, есть что-то эгоцентрическое, и это ей самой мешает. Интересно, понимает ли она, сколько раз я слышал такое раньше. Она не первая заявляет, что ей невозможно помочь, а затем невозможно себя ведет, чтобы доказать свою правоту.

Честно говоря, я думаю, что ей хочется компании. Несмотря на весь выпендреж, кокетство, агрессию, на все претензии на то, что ей невозможно помочь, потому что она слишком выделяется, что она слишком ожесточена для теплых чувств и слишком изломана для попыток что-то исправить, что социальные службы и врачи не в силах с ней совладать — я подозреваю, что в конечном итоге Шэрон просто одинокий человек и хочет, чтобы с ней кто-то побыл, хотя она привлекает к себе внимание с помощью нападок и разрушительных действий, обнажает оружие против тех, кого призвала на помощь, кидается на пол и ждет, что ее поднимут, будит соседей в два часа ночи, выкидывая мебель из окна второго этажа. Может быть, ее главная трагедия в том, что она не способна применить свою изобретательность в альтернативной тактике: не ради выработки сложных сценариев вроде того, в который сейчас занесло меня, а ради выстраивания отношений, которые могли бы удовлетворить те потребности, ради которых она почти ежедневно привлекает экстренные службы.

— Шэрон, вы правда так думаете? Вы правда считаете, что мы как профессионалы и как люди активно стараемся не оказать вам помощь?

— Малыш, я вижу это по твоим глазам. Ты не хочешь тут находиться. Ты не хочешь мне помогать. Ты как все остальные. Твои товарищи, что приезжали в прошлый раз. Медсестры в приемном покое, которые смотрят на меня как на говно. Толстомясые бабы из кризисного центра: «Та-а-а-ак, Шэ-э-эрон… В чем проблема? Дай-ка я сяду толстой задницей на диван, и мы об этом поговори-и-и-им». У них ничего не получается. Со мной слишком сложно.

Она медленно и с ненавистью поднимает на меня взгляд

— Слишком, мать вашу, все запутано.

И выходит из комнаты.