Вы меня слышите? Встречи с жизнью и смертью фельдшера скорой помощи

Я подаю новоявленной помощнице самую легкую из трех сумок, и она рысью убегает к пациентке, пока я шагаю следом более размеренно. Бригады скорой прилагают все возможные усилия, чтобы не демонстрировать чрезмерное рвение (по правде говоря, у некоторых лучше всего получается именно эта часть работы). Но работники скорой помощи так редко переходят на бег не только из соображений солидности: благоприобретенные манеры так же хорошо помогают сохранять спокойствие, когда с десяток зевак возбужденно выкрикивают советы, как и врожденное хладнокровие. Как всегда в нашей работе, мы таким образом играем свою роль.

На мощеной пешеходной дорожке за пределами станции, распластавшись, навзничь лежит пациентка; охраняют ее трое прохожих и моя новая помощница. Всем им неймется (словно перед дверью туалета!) — до того они заинтересованы в том, чтобы выглядеть полезными. Одновременно с этим поток пассажиров катится мимо нас туда и сюда: им легче от того, что кто-то еще нарушил свои планы ради того, чтобы сделать все правильно.

Первое, что я замечаю: грудь пациентки поднимается и опускается. Хоть это хорошо. Второе — что позади нее две переполненные дорожные сумки, что на ней плотное пальто и еще несколько слоев одежды — хотя сейчас теплый летний день. Я ставлю наземь мою сумку и дефибриллятор, и опускаюсь на колени рядом с пациенткой, и прощупываю пульс на ее запястье.

— С ней все в порядке?

— Как вы думаете, что не так?

— Мы все сделали правильно?

— Что же вы делаете?

— Я не могу поверить, что люди просто проходят мимо!

— Мы что-нибудь можем сделать?

— Вы же поможете ей, правда?

Возможно, моя подопечная моложе меня, но она перенесла тяжелые испытания — те, словно вехи истории жизни, обозначены у нее на лице, зашифрованы в ссадинах и ранках, — и потому она на вид гораздо старше. Эта женщина исхудала настолько, что впору называть ее истощенной, она бледная, с немытыми истончившимися волосами, некоторых зубов у нее не хватает. На шее и подбородке можно заметить серые разводы, словно с нее снимали отпечатки пальцев, а левая скула как-то отдает в желтизну и наводит на запоздалые раздумья о том, что недавно ей подбили глаз. Руки у нее не слишком чистые, ногти потрескались и обведены грязью, худое предплечье расцвечено синяками и самыми разными шрамами — все это подсказывает, что случилось сегодня.

— Скажите нам, что происходит. Пожалуйста.

Двое из моих радушных опекунов уже увидели шанс покинуть нас, но другие две слишком сильно вложились — с чего бы им брать и уходить прямо сейчас. Они следят за каждым моим движением.

Я чуть пощипываю пациентку за мочку уха, нажимаю стержнем ручки на ногтевое ложе, сжимаю мышцу над плечом — нет ответа. О том, что женщина дышит, напоминают запоздалые содрогания. Я не могу уловить запах алкоголя, не вижу на ней никаких свежих ран.

— Вы не собираетесь хоть что-нибудь делать?

— Разве вы ей не поможете?

Я поднимаю на них взгляд.

— Извините?

— Вы, кажется, ничем особенно и не заняты.

В какие-то дни это бы меня добило. У меня в голове внутренний голос забормотал бы что-то там про несведущих зевак. И честил бы на все корки их легковозбудимую отзывчивость и возникающие из-за нее помехи, а сам я все равно слегка улыбался бы и благодарил их за помощь. Никто не стучится в дверь кабины пилотов и не предлагает самостоятельно повести самолет только из-за того, что попали в небольшую турбулентность. Но власть толпы занимает порядочную часть жизни скорой, и сегодня я в силах увидеть суть этого сводящего с ума воодушевления: группа обеспокоенных личностей, полностью захваченных в сиюминутное происшествие, подстрекают друг друга — и отбрасывают тень своего беспокойства на взъерошенного медика, откликнувшегося на вызов. Не могу сказать, что я их в чем-то виню: они вообразили себе героического спасителя, а не меня — я-то вовсе их разочарую. Но не все потеряно. Я вот-вот сделаю их день счастливым.

— Хорошо, дамы. Мне прямо сейчас понадобится ваша помощь. Вас не затруднит?

Обе ретиво кивают в ответ.

— Конечно, конечно.

— Только скажите, что делать.

Как было бы просто огрызнуться в ответ! Но ладно уж, пусть почувствуют себя полезными — лучше я поступлю так.

— Вы поможете мне положить ее на бок?

Пожалованные великой милостью, они неуверенно опускаются на колени около пациентки и следят, что же буду делать я, — чтобы убедиться, что они не спутали слова своей роли. Все втроем мы поворачиваем пациентку на правый бок лицом ко мне, сгибаем ей руки и ноги, как у бегущего проволочного человечка: так она не перекатится назад. Ее конечности гибкие, податливые, словно бы пластилиновые.

— Можете ли вы за меня вытянуть ее руку из рукава? Хорошо. И изогнуть наверх, а потом ей под голову? Куртку, не руку… Превосходно.

Я нажимаю на челюсть пациентки, чтобы она открыла рот, и просовываю изогнутую трубку воздуховода поверх ее языка, и поворачиваю так, чтобы воздуховод попал куда надо. Он оказывается у задней стенки глотки и своим изгибом придерживает язык, чтобы тот не причинил моей подопечной вреда.

— Вы так делаете, чтобы у нее язык не запал?

— Вроде того, да.