Вы меня слышите? Встречи с жизнью и смертью фельдшера скорой помощи

Шесть утра, начало смены: нашу бригаду отправят по вызову первой. Мы выходим во двор, идем в машину — проглядывать оборудование, удостоверяться, что ничего не потеряли и не положили куда не надо. Инструменты мы загрузили, за лекарства расписались. Сегодня короткая смена, и мы надеемся, что день выдастся легкий. Так что мы разгуливаем по станции скорой помощи, открываем посудные шкафчики, прихлебываем чай и говорим о том, что делали вчера после работы: кто купался, кто телевизор смотрел, да и спать все легли пораньше — перед очередным-то подъемом в 4:30. Всю долгую неделю смены начинались рано утром, но скоро уже выходные. Поможем подняться паре-другой бабушек да несколько раз прокатимся на ложные вызовы — и рабочее время закончится. Как раз наступит пора пить недурной кофе. И до половины одиннадцатого, если не дольше, ничто не озаботит наш разум.

В дверь станции скорой стучат, и просовывается голова.

— Прошу прощения, ребята. Начальство на линии.

— Даром времени не теряют.

— Работу подогнали. Ребята, извините, остановка сердца — рядом, рукой подать. Педиатрия.

На миг мы глядим на коллегу.

— Не шучу. Простите. Лучше бы разыграли, да.

— Сколько ему?

— Не сказали. Вам что-нибудь нужно?

— У нас все есть, разве нет?

— Думаю, да.

Коллега закрывает дверь.

Такой вызов никто получить не хочет.

* * *

В ряду магазинчиков приютился искомый дом, в нем нужная нам жилая квартира. Всего несколько минут — и мы на месте, и туда уже подъехала машина. Дверь открыта: полиция внутри; потому мы проходим внутрь, по коридору и вниз, по каким-то лестницам, в темную комнату, полную мебели и людей: там полицейские, и еще женщина (она закрывает руками лицо), и старик в халате. В середине комнаты, на полу, трое полицейских стоят на коленях, плотно сгрудившись. Кто-то считает, кто-то другой под счет нажимает сверху вниз.

— Здравствуйте, все. Мы вас сменим?

Но они не слышат: их мысли сосредоточены на том, что они делают. Я касаюсь их плеч.

— Эй, мы уже тут. Вы нас пропустите?

Они поворачиваются и видят нас — и чувствуют облегчение, и на лицах у них играет краска. Эти ребята каждый день сталкиваются с тяжелыми событиями, но тут все не так. Они обрадованно дают нам пройти. Та, чьи ладони у пациента на груди, спрашивает:

— Мне и дальше нажимать?

— Пожалуйста, еще немного.

Когда они, не вставая с колен, расступаются, обнаруживается пациент.

Крошечный малыш в подгузнике, распластавшись, лежит навзничь на ковре, покрывающем пол. Бледный, вялый, неподвижный. Возможно, ему месяцев девять. Ручки и ножки разметались в стороны. А тельце — хрупкий цилиндр, исчерченный складочками, обтянутый плотью. Кожа розовая — но кое-чего недостает. Ведь живое тело — гладкий сплав пятнышек и наплывов цвета: темно-вишневым просвечивает кровь, текущая под кожей, а сами вены — словно следы синего карандаша, живая ткань поблескивает — так проявляется обмен веществ. Она везде немного разная, то там, то здесь, это говорит о жизни. А кожа этого малыша — вся одинаковая, на ней словно размытый налет, тень прошлого.

Вот малыш — у него семья, кроватка, он может голос подать — сам подать, свой собственный; наверное, игрушка есть или одеяло, чтобы засыпалось хорошо. Но прямо сейчас, в том деле, ради которого нам пришлось сорваться с места и приехать, он — просто человеческое тело: раз не работает, нужно исправлять. Проект, задача, начальная точка алгоритма. И нет обстановки, ничего нового, только действия. Я осматриваю его, начиная с головы — а он передо мной вверх ногами, — и не гляжу на черты лица, и не спрашиваю, как его зовут, и даже не думаю, мальчик тут или девочка.

Одна из моих коллег опускается на колени около ножек малыша, обхватывает ему грудную клетку ладонями и ритмично нажимает на середину груди большими пальцами. Другая берет маленький мешок Амбу, подгоняет маску, и прилаживает ее к личику, а потом выжимает две порции кислорода в маленькие, как карман, легкие. Пока первая продолжает нажимать, вторая вставляет тонкую трубку воздуховода в рот и что-то подталкивает под плечики, чтобы чуть приподнять торс и открыть дыхательные пути. Дважды вдувает воздух — и грудь вздымается и опадает, как при обычном дыхании.

Четвертый из команды заходит вслед за нами. Мы не станем тянуть время — но мы хотим сделать все правильно и на месте обеспечить условия, чтобы все прошло гладко, а потом уже забирать его: как только мы исправим все, что в наших силах, то оповестим больницу и уедем.

Я прикладываю электроды дефибриллятора к тельцу, похожему на кукольное: они, как новые, прилипают к нетронутой детской коже. На экране появляется надпись: электрическая активность в сердце ребенка не обнаружена. Неудивительно. Какая-то искра надежды тухнет.

Мать стоит поодаль, рядом с полицейским — ошеломленная, она рыдает и не смотрит на нас. Второй ребенок, лет двух от роду, забирается на постель — прямо туда, где рядом с ней мы пытаемся вернуть к жизни малыша: ее не трогает наплыв чужих людей, она радостно смотрит, как мы накинулись на ее братика или сестричку, словно мы в какую-то игру играем.