Вы меня слышите? Встречи с жизнью и смертью фельдшера скорой помощи

— Ты на вокзале? Что стряслось?

— Мне так жаль.

— А с ним все хорошо?

— У нас неладно. Он пропал.

* * *

За месяц до шестидесятилетия у моего папы диагностировали болезнь Альцгеймера. У него и раньше ненадолго проявлялись симптомы, поэтому кто знает, когда болезнь впервые начала откусывать кусочки его мозга. С того момента она, самозванка нервной системы, стала его вторым «я», незваной спутницей, постепенно крошила и подтачивала его идентичность, пока не похитила совсем.

Поначалу изменения чаще шли по поверхности рябью, но не погружались в глубину. Мы заметили, но не придали значения и понадеялись на лучшее; почувствовали, что что-то изменилось, но искали объяснения в чем угодно еще; отметили, что общение с ним ускользает по кривой все ниже и ниже, а дверь его души, словно за нее потянули изнутри дома, с почти неощутимой скоростью, но закрылась от внешнего мира.

Его беззаботная от природы суть, жестоко исказившись, накренилась в сторону разочарования, он начал обижаться, когда предлагали любого рода помощь, раздражаться на неодушевленные предметы и на что угодно новое или непривычное. Кое-что из этого ощущалось как упрямство, присущее возрасту, но в этих изменениях личности было что-то более подтачивающее, более пагубное. Он стал слишком задумываться и беспокоиться о письменных напоминаниях, принялся создавать «записи для памяти», чтобы помочь себе в повседневных делах, начал слегка, но все-таки заметно оценивать происходящее неверно: то не гасил газ, то забывал, как идти из центра города домой — а ведь путь знал хорошо. Диагноз просто подтвердил то, что мы уже знали, — и начался долгий, медленный распад.

Раз он оставался по-прежнему молод — все еще работал, был деятелен, телесно здоров, — то среди страдающих деменцией сразу стал в округе почти самым бойким. Его дни были отмечены новообретенной беспокойностью, мышечным перенапряжением — так проявлялись сдерживаемые вспышки гнева, а раздражался он из-за того, что заперт в теле, которое уже не может, но по ощущениям должно быть в состоянии действовать так, как привыкло; в теле, ощутившем, что отгорожено от взаимодействий: смутно их опознает, но не может ни назвать, ни показать, как делало раньше. Поэтому тело теперь всегда отстает — приходится как через заиндевевшее окно вглядываться в происходящее, а оно теперь слишком уж торопится. Все это проявляло себя в том, что папа монотонно расхаживал, суетливо мельтешил руками, рылся в бумагах и заново складывал их в стопки, проверял и перепроверял, рвал документы на мелкие кусочки, словно на конфетти, бурно расшвыривал вещи, ходил быстро — но абы куда, двигался вроде бы осмысленно и напористо — но бесцельно и нетерпеливо, и то был плод разочарования и необходимости его выразить вовне, что-то найти, куда-то попасть — да куда угодно. Добавьте все, что я назвал, к его истончившейся психике и длящейся всю жизнь любви к открытому воздуху — и получите сильнодействующее сочетание: человек неостановим, полон сил, он решительно стремится и рвется к цели — но временно не может ее вспомнить.

* * *

Ранним вечером я добираюсь до вокзала; изнутри он переполнен гуляющими зимними туристами и усталыми покупателями. По громкой связи выкрикивают объявления. Сумки для покупок, сжатые в гармошку, ударяются о голени, по эскалаторам цокают каблуки, люди обнимают друг друга за плечи, а те, кто уже навеселе, дружелюбно перекликаются с разных сторон. Я мечусь туда-сюда через поток пешеходов: у меня поиски совсем иного толка, я легок на ногу, меня ведет всего одна мысль, я шарю глазами там, здесь, насквозь проглядываю платформы, огибаю колонны, смотрю внутрь магазинчиков — и ищу белую папину бороду и приметное синее пальто. Я чувствую себя как иностранец, я словно бы действую в отдельной реальности и с отличной ото всех вокруг скоростью.

Папа пропал из аптеки Boots — всего-то за несколько секунд, пока мама покупала бутылку воды. Она обернулась, и вот-те на — он исчез. Теперь прошло уже два часа.

Честно говоря, один из главных транспортных узлов столицы — не лучшее место для того, чтобы потерять кого-то, кто телесно в норме, но с действиями может затрудняться. Из вокзала на Ливерпуль-стрит выходят четыре линии метро, а наземных маршрутов не счесть; окружающие дороги — к ним ведет множество выходов — растянулись через весь город туда и сюда. И конечно, сейчас один из самых оживленных дней в году.

Мы снова собираемся в полицейском участке напротив: там мама уже оставила заявление, дала описание, предоставила любую информацию, какая может пригодиться. Полицейские добры, спокойны, профессионально озабочены. Они говорят нам, что сделают, мол, все, что могут; но на вокзале все очень заняты — и очевидно, что они тянут время.

— Ваш отец берет с собой мобильный телефон?

— Берет… Беда в том, что всегда выключает. Как будто непроизвольно.

— А какое-нибудь устройство с GPS?

— К сожалению, нет. Он категорически против того, чтобы брать с собой такие штуки.

— Очень жаль. Есть о чем подумать. Может быть, потом.