Выбор. Долгие каникулы в Одессе

В этом я был совершенно уверен. В «своё» время разбираясь с историей «царских долгов» мне довелось пересмотреть множество различных документов, естественно, тех, что мне разрешили посмотреть. Среди нужных для моей работы документов, начиная с «царского» периода строительства КВЖД и вплоть до ВОВ, попадалось много интересного, но к делу совершенно не относящегося. Кое-что из прочитанного мне запомнилось, в том числе и на «музыкальную тему», как человеку не совсем чуждому музыке.

Это хорошо, что Григорий Арнольдович воду пил мелкими глотками и успел выпить не так уж и много. Но его фонтану, оросившему кабинет мог бы позавидовать и кит средних размеров. Ну нельзя же быть таким импульсивным! Я подскочил к преподу согнувшемуся в три погибели и задыхающемуся от попавшей в лёгкие воды и немилосердно колотя по спине помог избавиться от её излишков.

— Кха, кхе, те, тьфу! Тебе «не изменяет память»? Глупый мальчишка! Да откуда ты вообще можешь что-то помнить за то время? И знать за то, что запретила или нет советская власть? Тебе сколько лет-то? Ты уж говори, да не заговаривайся! Хорошо, что я кое-что знаю о твоём прошлом и понимаю, что ты всё равно от всего отопрёшься. Знаешь, а ведь ты неплохо устроился… «тут помню, тут не помню». А чуть что так сразу — «не знаю»!

— Но со мной твои номера не пройдут! Миша, ты совсем не замечаешь, что порой говоришь такие вещи о которых в силу своего возраста и знать-то не должен. Но ведь ты знаешь! Мы, твои преподаватели, к этому уже привыкли, но у постороннего человека это может вызвать ненужный интерес и вопросы. Так что следи за тем, кому и что ты говоришь!

Пипец! Опять прокололся! Прав мой ректор, я совсем перестал «шифроваться». Мама давно уже не обращает внимания на то, что и как говорит «её сыночка». Только иной раз переспросит, если услышит что-то новое и для неё непонятное. Ребята в группе поначалу на меня косились, но тоже как-то быстро привыкли, что пацан рассуждает как взрослый. Явных глупостей я не говорю, а мой статус музыкального руководителя и зама Фляйшмана, да ещё подкреплённый написанными для нашего ансамбля песнями, вскоре примирил музыкантов с моей некоторой «чрезмерной начитанностью».

Тем более, что я постоянно приношу в клуб все те новые музыкальные газеты и журналы, что по моей просьбе заказывает и покупает моя мама. На это и списывают мою «излишнюю образованность». А братья и Сонечка с которыми я хоть и редко, но всё же встречаюсь, вообще не обращают на мою речь никакого внимания. Разве что сами стали употреблять некоторые мои словечки приучая обитателей дома к новым словесным оборотам. И ведь приучили, но я в этом не виноват, оно само получилось.

— Хедва! Не хочу расчёсывать тебе нервы, но твой Лазарь заховался в дровянике с бутылкой шмурдяка. Шевели булками старая, пока он опять до белочки не допился!

— Ой вей из мир! Щас возьму скалку и устрою ему гранд фестиваль за все мои вирванные годы. Достал он уже меня, алкаш запойный!

* * *

Тот наш осенний разговор с ректором продлился недолго, но для меня результат был скорее обнадёживающий. Столяров согласился не настаивать на запрете артистам кордебалета выступать в нашем клубе. В свою очередь я пообещал, что никаких «запрещённых чарльстонов, фокстротов и шимми» в нашем клубе звучать не будет. На мои заверения Столяров только ухмыльнулся.

— А знаешь, Миша, кое в чём ты прав. Бесполезно ограничивать музыку только запретами, она всё равно «найдёт дырочку». Пусть и будет рядиться в другие одежды. Уж мне-то это известно хорошо. Одна история вальса чего стоит! Запрещали его и в европах, запрещали и в америках, а Штраус как писал, так и продолжал писать. Да и у нас в Российской империи вальс был под запретом, но ведь и наши композиторы вальсы писали. Так что вальс, как ты говоришь, «просочился». Так и сейчас, тот же чарльстон запретили, но ведь танцуют! Хоть и называют его «ритмическим» или «гимнастическим» танцем. — и ректор заговорщицки мне подмигнул… Или мне это показалось?

И уже прощаясь, вдруг нахмурился и произнёс: — Да! Миша, всё забываю тебе сказать. Помнишь то собрание, когда тебя хотели исключить из института? Так вот, позже ко мне приходил инспектор УГРО и записал твои данные. Насколько я понял он собирался сделать на тебя запрос во Владивосток по месту твоего жительства. Тебя это не беспокоит?

Я беспечно пожал плечами.

— А от чего это меня должно беспокоить? Пусть уточняют, если так надо. Мне скрывать нечего! — но холодок тревоги на некоторое время поселился в моей душе. Как оказалось, ни мама, ни Семён Маркович тоже не были в курсе этой непонятной милицейской инициативы. Их это встревожило даже гораздо сильнее чем меня. Но шло время, ничего не происходило и постепенно тревога сошла на нет.

* * *